— Так администратор подсказал, где приблизительно может находиться моя улица. Я ведь ничего не помню. Только церковь И огромное поле. Я поехал на место, указанное мне... Увы! Ничего не нашел. Все изменилось! Все!
— У нас много строят.
— А мне-то каково! Приехать за тысячи километров и ничего не найти. Ни дома, ни даже улицы.
Старик обмахивался панамой, тяжело вышагивал рядом. Мне наскучила его трескотня. Сначала уезжают, потом ищут воспоминания. У меня были дела поважнее, но я не находил повода удрать.
— Гм... А родные у вас есть?
— О нет. Я совершенно один. И там, и здесь. Мне ведь было очень немного лет, когда отправился в свой первый рейс на старом угольщике. Я был крайне романтичен. А тут — первая мировая война. Нас, уже говорил, интернировали. Потом хотел вернуться домой, но из этого ничего не получилось. Вместо того, чтобы приблизиться, удалялся. Занесло в Австралию... Потом — Новая Зеландия. Там женился, держал маленькую ферму. Овцы, молоко, сыр... А перед второй мировой войной переехал во Францию, где жене оставили маленькое наследство. И вот жена недавно умерла. Детей нет, друзей почти нет. Я решил приехать сюда. Вам покажется смешным... Казалось, что здесь встречу кого-то родного, знакомого. Я понимаю, что это глупо, но... так как связь с родными утерял еще до второй мировой войны, но... так уж скроен человек. Ничего нет и не будет, а он все надеется.
— Что же вы теперь будете делать?
— Не ведаю.
Старик остановился и задумчиво посмотрел на стоявшие в порту суда. Нахлобучил панаму, и мы пошли дальше.
— Торопился, ждал встречи, и вот... Никого не встретил, кроме родной земли. Никому не нужен.
— Завтра назад?
— Да. К себе, во Францию. Там у меня маленький домик, маленькая пенсия, маленькие радости. Несколько друзей, с которыми вечерами играю в картишки... Сколько мне осталось? Хочется умереть окруженным теми, кто хоть немного знает тебя, кого знаешь сам. А здесь... кому нужен я здесь? Там у меня остались средства к существованию, привычки... Иногда тоскливо, но... Нет, это трудно объяснить. Ощущение, будто сидишь на двух стульях. И сюда хочется, и там надо остаться. Была жена, было спокойней. Теперь я понимаю, что поздно. Слишком поздно.
— Наверно, вам у нас не понравилось?
Старик хотел выговориться, и я не мешал ему.
— Нет, нет... Меня поразили у вас две вещи. Во-первых, красный флаг, который у нас увидишь нечасто. Помню, как-то в молодости я бастовал. Шли с красным флагом. Была прекрасная пора... На нас набросилась полиция, отняла флаг. Хорошо подрались. А теперь, подумать только, ваши спортсмены выступают на соревнованиях, выигрывают, и на трибунах буржуи и короли поднимают свой зад, чтобы приветствовать их нелюбимый цвет. Это потрясающе!
— А что второе?
— Второе... Не взяли деньги за лечение. У нас тоже есть бесплатное, но в такие больницы лучше не попадать. И еще цены. На всех вещах проставлены цены. Вот, смотрите, — вынул он из кармана открытки. — Шесть копеек. Я знаю, что не переплатил. А у нас никогда не знаешь, надули тебя или нет. На этом углу открытка стоит двадцать сантимов, на другом — франк. У нас за лишний франк могут со свету сжить, горло перерезать...
Я очнулся.
— Извините, — посмотрел я на часы. — Мне пора. Счастливой вам дороги!
* * *Кучерявый медленно спускался, не сводя завороженного взгляда с золота. Морозова передернуло.
— Ты чего приперся? — прорычал он, закрывая собой золото. — Катись! Ну!
Очнувшись, Кучерявый что-то пробормотал и вышел. Трясясь от возбуждения, Морозов торопливо закончил перекладывать монеты, расставил все на места. Тут он вспомнил о портфеле и вихрем вылетел из подвала.
— Чего приперся? — набросился на Кучерявого. — Чего тут шаришь?
Немного поостыл, увидев, что портфель закрыт. Внимательно посмотрел на Кучерявого.
— В чем дело, спрашиваю? По-моему, о встрече не договаривались.
— Разве? Без грубостев, шеф! — осклабился Кучерявый. — Ты, я вижу, собираешься куда-то. И между прочим, не предупредив меня. Это я должен спросить — в чем дело?
Морозов сунул мешочек в портфель, не отвечая.
— У меня нет больше времени на болтовню.
Кучерявый несколько секунд что-то соображал, потом лениво поднялся и, насмешливо улыбаясь, подошел к Морозову.
— Слушай, Юрик, — остановился он совсем рядом. — Я приехал по делу... Мы горим. Или скоро погорим. А ты намыливаешься и не хочешь помочь другу. О долге забыл? Я имею в виду не моральный, а денежный.
Морозов деловито проверял содержимое своего бумажника, рассматривал какие-то справки. Кучерявый, не выдержав, положил руку на портфель.