— Давайте по очереди, — сказал Валли, и все почувствовали себя раскованно.
Валли рассказал, что у него роскошная квартира, занимающая последний этаж высотного дома в Гамбурге. Он не женат, хотя у него есть любимая девушка. Раз в полтора или два года он ездит в Калифорнию и четыре месяца живет на ферме у Дейва Уильямса, и они делают новый альбом с «Плам Нелли».
— Я наркоман, — признался он, — но вот уже семь лет я не употребляю наркотики. В сентябре будет восемь. Когда мы даем концерт с группой, перед моей артистической уборной стоит охрана и проверяет, нет ли наркотиков у тех, кто идет ко мне. — Он пожал плечами. — Может быть, это странно, но иначе нельзя.
Валли тоже задавал вопросы, особенно Алисе. Когда она отвечала, Лили смотрела на сидящих за столом. Это ее семья: родители, сестра, брат, племянница, ее подруга, с которой она выступала. Как она счастлива, что они все сидят в одной комнате, едят, разговаривают и пьют вино.
И у нее промелькнула мысль, что в некоторых семьях так бывает каждую неделю и они считают это в порядке вещей.
Лили наблюдала за Каролин и Валли, сидящими рядом друг с другом. Им было хорошо и весело. Если бы события развивались иначе, думала Лили, если бы Берлинская стена рухнула, могла бы их любовь вспыхнуть с новой силой? Они были еще молоды: Валли — тридцать три, Каролин — тридцать пять. Лили прогнала эти мысли. Это были досужие рассуждения, глупая фантазия.
Валли рассказал для Алисы историю побега из Берлина. Когда он дошел до того места, как он всю ночь ждал Каролин, которая не пришла, она перебила его.
— Мне стало страшно, — призналась она. — Страшно за себя и ребенка, который был во мне.
— Я не виню тебя, — сказал Валли. — Ты поступила правильно. И я поступил правильно. Неправильно было то, что существовала стена.
Он рассказал, как он прорвался через контрольный пункт, сбив шлагбаум.
— Я никогда не забуду того человека, которого я убил, — произнес он.
— Это была не твоя вина — он стрелял в тебя.
— Я знаю, — согласился Валли, и Лили почувствовала по его голосу, что наконец он смирился с этим. — Я об этом сожалею, но не чувствую своей вины. Я поступал правильно, когда бежал, а он неправильно, когда стрелял в меня.
— Как ты сказал, — заметила Лили, — неправильно только то, что существует стена.
Глава пятьдесят четвертая
Начальник Камерона Дьюара — Кит Дорсет был низкого роста, толстый, имел волосы песочного цвета. Как и многие в ЦРУ, он плохо одевался. Сегодня на нем был коричневый твидовый пиджак, серые фланелевые брюки, белая рубашка в коричневую полоску и галстук тусклого зеленого цвета. На улице взгляд прохожего скользнул бы по нему, а мозг пропустил бы мимо как личность незначительную. Возможно, этого он и добивался, подумал Камерон. Или, вероятно, он просто имел плохой вкус.
— По поводу твоей девушки, Лидки… — проговорил Кит, сидя за большим письменным столом в американском посольстве.
Камерон был совершенно уверен, что Лидка не имела порочащих ее связей, но он насторожился, чтобы услышать подтверждение этого.
— …тебе отказано в просьбе, — закончил фразу Кит.
Камерон поразился.
— О чем вы говорите?
— Тебе отказано в просьбе. Какое из этих трех слов тебе не понятно?
В ЦРУ некоторые люди вели себя так, словно они в армии, и могли гаркнуть на любого, кто ниже их по званию. Но Камерон был не из тех, кого можно легко запугать. Он работал в Белом доме.
— Отказано по какой причине? — спросил он.
— Я не обязан сообщать причины.
В возрасте тридцати четырех лет у Камерона впервые появилась настоящая любимая девушка. После двадцати лет неудач он спал с женщиной, которая, как ему казалось, не хотела ничего, кроме как сделать его счастливым. Реальная перспектива потерять ее наполнила его смелостью висельника.
— Вы обязаны не быть дураком», — огрызнулся он.
— Следи за своим языком. Иначе в двадцать четыре часа улетишь домой.
Камерону не хотелось улетать домой, и он пошел на попятный.
— Приношу извинение. Но все же мне хотелось бы знать причины вашего отказа.
— Ты поддерживаешь с ней то, что мы называем близким и продолжающимся контактом. Не так ли?
— Конечно. Я сам сообщил вам об этом. Так в чем же проблема?
— В статистике. Большинство предателей, которые шпионят против Соединенных Штатов, имеют родственников или близких друзей, которые являются иностранцами.
Камерон подозревал что-то в этом роде.
— Я не хочу бросать ее по статистическим причинам. У вас есть что-то конкретное против нее?
— Почему ты думаешь, что имеешь право задавать встречные вопросы?
— Как я понимаю, ничего у вас нет.
— Я, кажется, предупредил тебя.
Их перебил другой агент Тоуни Савино, который вошел с листом бумаги в руках.
— Я хотел уточнить список приглашенных на сегодняшнюю пресс-конференцию, — сказал он. — Таня Дворкина из ТАСС. — Он взглянул на Камерона. — Это та женщина, которая говорила с вами в египетском посольстве, не так ли?
— Она самая, — ответил Камерон.
— Какая тема пресс-конференции? — спросил Кит.
— Здесь говорится: вступление в силу нового протокола об обмене произведениями искусства между польскими и американскими музеями для проведения выставок. — Тоуни оторвал взгляд от бумаги. — Это не та тема, которая может заинтересовать корреспондента ТАСС, я полагаю.
— Она должна прийти, чтобы встретиться со мной, — сказал Камерон.
* * *
Таня заметила Камерона Дьюара, как только вошла в зал для брифингов американского посольства. Высокий, худощавый, он стоял как столб в конце зала. Если бы его здесь не было, она разыскала бы его после пресс-конференции, но так лучше, менее заметно.
Однако она не хотела выглядеть слишком целеустремленной, когда подойдет к нему, поэтому она решила сначала послушать сообщение. Она подсела к польской журналистке, которая ей нравилась, Дануте Горской, решительной брюнетке с ослепительной улыбкой. Данута состояла членом полулегального движения «Комитет обороны», который выпускал сборники с жалобами рабочих о нарушениях прав человека. Данута жила в том же доме, что и Таня.
Пока сотрудник посольства, осуществляющий связь с прессой, зачитывал сообщение, уже отпечатанное и розданное журналистам, Данута прошептала на ухо Тане:
— Тебе будет интересно съездить в Гданьск.
— Почему?
— Там, на Судостроительной верфи имени Ленина, намечается забастовка.
— Забастовки проводятся везде.
Рабочие требовали повышения зарплат, чтобы компенсировать значительное увеличение правительством цен на продовольствие. Таня сообщала об этом как о случаях «прекращения работы», поскольку забастовки происходили только в капиталистических странах.
— Поверь мне, — сказала Данута, — эта забастовка будет иной.
Польское правительство реагировало на забастовки быстро, повышая зарплату и идя на мелкие уступки, чтобы остановить протесты, прежде чем они расползутся, как пятна на ткани. Для правящей элиты было бы кошмаром, — а для диссидентов мечтой, — если бы эти пятна слились вместе, полностью изменив цвет ткани.
— В каком смысле иной?
— Они уволили крановщицу, которая является членом нашего комитета, но они ошиблись в выборе жертвы. Анна Валентинович — вдова, ей пятьдесят один год.
— То есть она пользуется большой симпатией у сердобольных польских мужчин.
— И она популярная личность. Они зовут ее пани Аня.
— Да, я могла бы съездить. — Димка хотел знать о любых выступлениях протеста, которые могли перерасти во что-либо серьезное, чтобы предотвратить применение силовых мер Кремлем.
Когда пресс-конференция закончилась, Таня прошла мимо Камерона Дьюара и тихо сказала ему по-русски:
— В костеле Святого Иоанна Крестителя в пятницу в два часа подойдите к распятию в часовне Боричко.