Она выбежала из дома, заскочила в свою машину и помчалась в южную часть города. Она ехала по окраинам, чтобы не попасть в городской центр, где улицы будут перекрыты.
Так значит, Стас женат. Он обманывал обеих женщин. И весьма удачно, с горечью подумала Таня. Вероятно, он заделался хорошим шпионом. Таня так рассердилась, что готова была послать ко всем чертям мужчин. Они все одинаковы.
Она увидела группу солдат, вывешивающих объявление на фонарный столб. Она остановила машину, но не рискнула выйти из нее. Это был указ от имени некого Военного совета национального спасения. Такого совета не существовало — это было вымышленное образование, несомненно, придуманное Ярузельским. Она с ужасом прочитала указ. Вводилось военное положение. Гражданские права временно отменялись, границы закрывались, передвижение между городами прекращалось, общественные собрания запрещались, вводился комендантский час с 10 часов вечера до 6 часов утра, и вооружённым силам разрешалось применять принудительные меры для восстановления законности и порядка.
Власти решили закрутить гайки. Все было тщательно спланировано — объявление отпечатали в типографии заранее. План выполнялся с безжалостной скрупулезностью. Были ли какие-то надежды?
Таня поехала дальше. На темной улице два человека в камуфляже появились в свете ее фар, и один поднял руку, давая знак, чтобы она остановилась. В этот момент Таня почувствовала боль в правой брови и приняла моментальное решение: до пола нажала педаль газа. Мощный немецкий двигатель рванул машину вперед. Ошеломленные люди отскочили в сторону. С визгом машина завернула за угол и скрылась из виду, не оставив им шанса применить оружие.
Несколькими минутами позже Таня остановилась у посольского здания из белого мрамора. Во всех окнах горел свет: они также, вероятно, пытались выяснить, что происходит. Она выскочила из машины мобежала к американскому морскому пехотинцу у ворот.
— У меня есть важная информация для Камерона Дьюара, — сказала она по-английски.
Морской шхотинец показал рукой куда-то позади нее.
— Это, должно быть, он.
Таня оглянулась и увидела подъезжающий зеленый польский «фиат». За рулем сидел Камерон. Таня подбежала к машине, и он опустил стекло. Как всегда, он обратился к ней по-русски:
— Боже мой, что вы сделали с лицом?
— У меня состоялся разговор со спецназовцем, — сказала она. — Вы знаете, что происходит?
— Арестованы почти все лидеры и активисты «Солидарности» — тысячи людей. Все телефоны молчат. На основных магистралях страны установлены заграждения.
— Но я не вижу русских!
— Все это устроили сами поляки.
— Знало ли американское правительство, что это должно было произойти? Стас сообщал об этом?
Камерон ничего не сказал.
Таня восприняла это как утвердительный ответ.
— Мог ли Рейган что-то сделать, чтобы не допустить этого?
У Камерона бездействие президента вызывало удивление и разочарование, как и у Тани.
— Я думал, что мог, — сказал он.
Таня выкрикнула пронзительным от отчаяния голосом:
— Тогда почему же не сделал?
— Не знаю, — ответил он. — Просто не знаю.
* * *
Когда Таня вернулась в Москву, в квартире матери ее ждал букет цветов от Василия. Как ему удалось разыскать розы в Москве в январе?
Цветы были единственным ярким пятном среди унылого ландшафта. Таня пережила два потрясения: Стас обманул ее, а генерал Ярузельский предал польский народ. Стас был не лучше, чем Паз Олива, и она не могла понять, в чем она ошибается. Может быть, она также ошибается в своих представлениях о коммунизме. Она всегда считала, что он нежизнеспособен. Она была школьницей в 1956 году, когда было подавлено восстание венгерского народа. Двенадцать лет спустя то же самое произошло с Пражской весной, и еще через тринадцать лет «Солидарность» ждало такое же будущее. Может быть, коммунизм и в самом деле — светлое будущее всего человечества, как в это верил до самой смерти дед Григорий? Если так, то мрачная жизнь уготована ее племяннику и племяннице, Димкиным детям — Грише и Кате.
Вскоре после Таниного возвращения домой Василий пригласил ее на ужин.
Теперь по обоюдному согласию они открыто могли быть друзьями. Он был реабилитирован. Не ослабевал успех его радиопрограммы, и он сиял звездой в Союзе писателей. Никто не знал, что он также был Иваном Кузнецовым, диссидентским автором повести «Во власти стужи» и других антисоветских книг, ставших бестселлерами на Западе. Замечательно, думала Таня, что ей и ему удавалось так долго сохранять эту тайну.
Таня собиралась уходить с работы и ехать к Василию, когда к ней подошел Петр Опоткин.
— Ты опять за свое, — промямлил он, сверля ее глазами сквозь облако дыма от торчащей во рту сигареты. — Твоей статьей о коровах недовольны на самом высоком уровне.
Таня ездила во Владимирскую область, где партийное руководство упустило из виду, что скот гибнет от голода, а корма гниют в сараях. Она написала злую статью, а Даниил выпустил ее.
— Как я понимаю, коррумпированные и ленивые хозяйственники, допустившие падеж скота, нажаловались тебе.
— Наплевать на них, — сказал Опоткин. — Я получил письмо от секретаря Центрального комитета, отвечающего за идеологию.
— Он что-то понимает в коровах?
Опоткин протянул ей лист бумаги.
— Нам нужно опубликовать опровержение.
Таня забрала его, но читать не стала.
— Почему ты так беспокоишься о людях, которые разрушают нашу страну?
— Мы не можем дискредитировать партийные кадры.
На Танином столе зазвонил телефон, и она взяла трубку.
— Таня Дворкина у телефона.
Показавшийся ей знакомым голос произнес:
— Вы писали статью о гибели коров во Владимире.
Таня вздохнула.
— Да, я уже получила нагоняй за это. А кто говорит?
— Секретарь, отвечающий за сельское хозяйство, Михаил Горбачев. Вы брали у меня интервью в 1976 году
— Я помню. — Горбачев, очевидно, собирался добавить свой упрек к тому, что она услышала от Опоткина, предположила Таня.
— Я звоню, чтобы поздравить вас с отличным анализом, — сказал Горбачев.
Таня была потрясена.
— Э… Спасибо.
— Крайне важно, чтобы мы ликвидировали подобные недостатки в наших колхозах.
— Э, товарищ секретарь, не могли бы вы сказать это моему главному редактору. Мы только что обсуждали статью, и он говорил об опровержении.
— Опровержении? Чушь какая-то. Передайте ему трубку.
С усмешкой Таня сказала Опоткину:
— Секретарь Горбачев хочет поговорить с вами.
Сначала Опоткин не поверил ей. Он взял трубку и спросил:
— Кто говорит?
Потом он все время молчал, лишь изредка повторяя:
— Да, товарищ Горбачев.
Наконец он положил трубку и ушел, не сказав Тане ни слова.
С чувством глубокого удовлетворения она смяла листок с опровержением и бросила его в корзину.
Она поехала к Василию, не зная, чего ожидать. Она надеялась, что он не станет заманивать ее в свой гарем. На всякий случай она надела простые брюки из саржи и тускло-коричневый свитер, чтобы не будоражить его воображение своим внешним видом. Тем не менее она с нетерпением ожидала этого вечера.
Он открыл дверь, представ перед Таней в синем свитере и белой рубашке, с виду как новых. Поцеловав его в щеку, она стала рассматривать, как он выглядит. Хотя он поседел, волосы оставались, как прежде, роскошными и волнистыми. В свои пятьдесят лет он был строен и худощав.
Он открыл бутылку шампанского и поставил на стол закуску: тосты с яичным салатом и помидорами, икрой с огурцом. Таню мучило любопытство, кто это все приготовил. Она не удивилась бы, если это дело рук одной из его пассий.
Квартира смотрелась комфортабельно, полная книг и картин. У Василия был кассетный магнитофон. Сейчас он не нуждался в деньгах даже без целого состояния на его счете в иностранной валюте, которое он не мог получить.