«Запись добровольцев на борьбу против Юденича на Путиловском заводе».
Димка принимал у себя министра венгерского правительства Фредерика Биро, человека с прогрессивными взглядами. Он был на два-три года старше Димки, но выглядел напуганным, когда сел на диван и попросил у его секретаря стакан воды.
— Меня пригласили сюда, чтобы отчитать? — спросил он с натянутой улыбкой.
— Почему вы так думаете?
— Я один из тех, кто считает, что у венгерского коммунизма выходит сбой. Это не секрет.
— Я не собираюсь отчитывать вас за это или что-либо другое.
— Тогда похвалить?
— И хвалить не собираюсь. Как я понимаю, вы и ваши друзья создадите новый режим в Венгрии, когда Янош Кадар умрет или уйдет в отставку, и я желаю вам удачи, но я пригласил вас сюда не для того, чтобы сказать это.
Биро поставил стакан, не сделав и глотка.
— Позвольте успокоить вас. Горбачев ставит задачу улучшить советскую экономику за счет сокращения военных расходов и производства большего количества потребительских товаров.
— Хороший план, — осторожно заметил Биро. — Многие хотели бы сделать то же самое в Венгрии.
— Единственная наша проблема в том, что он не работает. Или, точнее сказать, не работает достаточно быстро, что, собственно, одно и то же. Советский Союз разорился, обанкротился, прогорел. Падение цен на нефть — причина надвигающегося кризиса, но долгосрочная проблема — в неэффективности плановой экономики. А аннулировать заказы на ракеты и делать больше голубых джинсов в целях оздоровления экономики слишком тяжело.
— Какой же выход?
— Мы перестаем субсидировать вас.
— Венгрию?
— Все восточноевропейские страны. Вы никогда не платили за высокий жизненный уровень. Мы финансируем вас, продавая вам нефть и другое сырье по ценам ниже рыночных и покупая ваши дрянные товары, которые никто не берет.
— Конечно, это так, — согласился Биро, — но это единственный способ утихомирить население и удержать коммунистическую партию у власти. Если их уровень жизни понизится, пройдет немного времени, и они будут задаваться вопросом, зачем им коммунизм.
— Я знаю.
— Тогда что нам делать?
Димка выразительно пожал плечами.
— Это не моя проблема, а ваша.
— Наша? — недоверчиво спросил Биро. — О чем вы говорите?
— О том, что вы должны сами найти решение.
— А что, если Кремлю не понравится решение, которое мы найдем?
— Не имеет значения, — сказал Димка. — Теперь вы сами по себе.
Биро презрительно хмыкнул.
— Вы говорите мне, что советское господство в Восточной Европе подходит к концу и мы будем независимыми странами?
— Вот именно.
Биро долго и пристально смотрел на Димку, а потом сказал:
— Я не верю вам.
* * *
Таня и Василий пошли навестить в больнице Танину тетю — физика Зою. Ей было семьдесят четыре года, и она болела раком груди. Как жена генерала, она лежала в отдельной палате. Навещать разрешалось по два человека за один раз, так что Таня и Василий ждали в коридоре с другими членами семьи.
Вскоре из палаты вышел дядя Володя, опираясь на руку тридцатидевятилетнего сына Коти. Сильный мужчина с героическим военным прошлым, Володя теперь был беспомощным как ребенок: шел, куда его вели, непроизвольно рыдая в платок, уже мокрый от слез. Они были женаты сорок лет.
Таня вошла со своей кузиной Галиной, дочерью Володи и Зои. Ее потряс внешний вид тети. Зоя когда-то была головокружительно красива даже в шестьдесят лет, но сейчас она была худой как скелет, почти лысая, и жить ей оставалось несколько дней, если не часов. Она то погружалась в сон, то просыпалась и, как казалось, не страдала от боли. Таня догадалась, что ей кололи морфин.
— Володя ездил в Америку после войны, чтобы узнать, как они сделали атомную бомбу, сказала Зоя, не сдерживаясь под действием наркотика. Таня хотела, сказать, чтобы она больше не разговаривала, но потом подумала, что эти тайны больше ни для кого ничего не значили. — Он привез каталог «Сире и Робак», — продолжала Зоя, улыбаясь воспоминаниям. — В нем было полно красивых вещей, которые мог купить любой американец: платья, велосипеды, пластинки, детские теплые пальто, даже тракторы для фермеров. Я не поверила этому, думая, что это пропаганда, но Володя был там и знал, что это правда. С тех пор я хотела поехать в Америку, только чтобы увидеть это. Только чтобы взглянуть на это изобилие. Наверное, мне уже не придется. — Она снова закрыла глаза. — Не важно, — пробормотала она. Казалось, что она снова заснула.
Через несколько минут Таня и Галина вышли, и двое внуков заняли их места у кровати.
Пришел Димка и присоединился к группе ожидающих в коридоре. Он отвел Таню и Василия в сторону и негромко сказал Василию:
— Я рекомендовал вас на конференцию в Неаполе.
— Спасибо.
— Не благодарите меня. У меня ничего не вышло. Я сегодня разговаривал с неприятным типом — Евгением Филипповым. Он сейчас занимается этого рода делами, и он знает, что вас сослали в Сибирь за антисоветскую деятельность в 1961 году.
— Но Василия реабилитировали, — вмешалась Таня.
— Филиппов знает это. Реабилитация — это одно, сказал он, а поездка за рубеж — другое. Об этом не может быть и речи. — Димка дотронулся до Таниной руки. — Извини, сестренка.
— Значит, мы застряли здесь, — проговорила Таня.
— Листовка на митинге поэзии четверть века назад, и меня все еще наказывают, — сказал с горечью Василий. — Мы думаем, что наша страна меняется, а она на самом деле остается прежней.
— Как тетя Зоя, мы никогда не увидим мир за пределами наших границ, — вздохнула Таня.
— Не теряй надежду, — сказал Димка.
Часть десятая
СТЕНА
1988–1989 годы
Глава пятьдесят девятая
Джаспера Мюррея уволили осенью 1988 года.
Он не удивился. Атмосфера в Вашингтоне стала другой. Президент Рейган продолжал пользоваться популярностью, несмотря на то, что он совершил гораздо более тяжкие преступления, чем те, из-за которых ушел Никсон: финансирование терроризма в Никарагуа, продажа оружия в обмен на заложников в Иране, организация взрыва в Бейруте, приведшего к гибели десятков женщин и девочек. Складывалось впечатление, что следующим президентом станет сообщник Рейгана — вице-президент Джордж Буш. Почему-то и Джаспер не мог понять, как это удалось сделать — люди, которые критиковали президента и ловили его на обмане и лжи, перестали быть героями, как в семидесятых, вместо этого их стали считать нелояльными и даже настроенными антиамерикански.
Так что Джаспер был не то чтобы поражен, а глубоко уязвлен. Он начал работать в «Сегодня» двадцать лет назад и внес вклад в то, чтобы эта новостная программа стала очень популярной. Быть уволенным казалось ему отрицанием работы, сделанной им за всю жизнь. Щедрое выходное пособие не могло ослабить его боль.
Вероятно, ему не нужно было отпускать шутку о Рейгане в конце своей последней передачи. Сообщив зрителям о своем уходе, он сказал: «И запомните: если президент говорит вам, что идет дождь, — и кажется, что он говорит это со всей искренностью, — тем не менее выгляните в окно. Только чтобы убедиться». Франк Линдеман был взбешен.
Коллеги Джаспера устроили ему прощальный вечер в ресторане «Олд Эббит грил», который посещали самые влиятельные вашингтонские знаменитости. Опершись на барную стойку поздно вечером, Джаспер произнес речь. Обиженный, грустный и непокорный, он сказал:
— Я люблю эту страну. Я полюбил ее с первого дня, как приехал сюда в 1963 году. Я люблю ее, потому что она свободна. Моя мать вырвалась из нацистской Германии, остальным членам ее семьи это не удалось. Первое, что сделал Гитлер, — это наложил лапу на прессу и сделал ее прислужницей власти. Ленин сделал то же самое. — Джаспер выпил несколько стаканов вина, и в результате у него развязался язык. — Америка свободна, потому что у нее есть непочтительные газеты и телевидение, которые разоблачают и стыдят президентов, подтираются Конституцией. — Он поднял стакан. — За свободную прессу. За непочтительность. Боже, благослови Америку.