Ребекка огляделась вокруг, ища что-нибудь еще, чтобы бросить в него, и ее взгляд упал на макет Банденбургиских ворот из спичек. Он стоял на листе фанеры. Ребекка взялась за края и подняла его. Конструкция была тяжелой, но она справилась с ней.
— Нихрена себе! — проронил Валли.
Ребекка поднесла макет к окну.
— Не смей! Это мое! — заорал Ганс.
Она поставила фанерное основание на подоконник.
— Ты искалечил мне жизнь, ты, тайная полицейская ищейка! — крикнула Ребекка.
Кто-то из собравшихся зевак разразился смехом, презрительным издевательским гоготом, покрывшим шум дождя. Ганс налился краской от ярости и оглянулся по сторонам, ища глазами того, кто посмел смеяться над ним, что было для него самой мучительной пыткой, но не находил.
Он взревел:
— Поставь назад модель, сука! Я потратил на нее целый год!
— Я потратила столько же времени, чтобы создать нашу семью, — ответила Ребекка и подняла макет.
— Я приказываю тебе! — завопил Ганс.
Ребекка поставила макет за окно и выпустила из рук.
Макет перевернулся в воздухе так, что фанерное основание оказалось вверху, а квадрига внизу. Казалось, что сооружение падает медленно, а Ребекка почувствовала, что время остановилось для нее на мгновение. Потом модель упала на вымощенную площадку перед домом со звуком, похожим на то, как мнут бумагу. Модель взорвалась, спички полетели в разные стороны, а потом опустились на мокрые камни, образовав подобие солнечного диска с расходящимися лучами. Фанера лежала рядом; то, что было выстроено на ней, перестало существовать.
Ганс несколько мгновений смотрел на свое уничтоженное творение, открыв рот от потрясения.
Придя в себя, он показал пальцем на Ребекку.
— Слушай меня, — сказал он, и его голос был так холоден, что ей вдруг стало страшно. — Ты пожалеешь об этом, говорю тебе. Ты и твоя семья. Вы будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Обещаю тебе.
Потом он сел в машину и уехал.
Глава вторая
На завтрак мать Джорджа Джейкса приготовила ему оладьи с черникой и вдобавок бекон с овсянкой.
— Если я все это съем, мне придется выступать в тяжелом весе, — сказал он.
Джордж весил 77 килограммов и был звездой в команде борцов Гарварда во втором полусреднем весе.
— Ешь на здоровье и брось ты свою борьбу, — отозвалась мать. — Я растила тебя не для того, чтобы ты стал твердолобым спортсменом.
Она села напротив него за кухонным столом и насыпала корнфлекса в тарелку.
Джордж не был твердолобым, она знала это. Он заканчивал юридический факультет Гарвардского университета. Он сдал выпускные экзамены, и весьма успешно. Сейчас он гостил у своей матери, жившей в скромном загородном доме в округе Принс Джорджес, штат Мериленд, севернее Вашингтона.
— Я не хочу терять форму, — пояснил он. — Может быть, я стану тренером по борьбе в средней школе.
— Это стоящее дело.
Он с нежностью посмотрел на нее. Джеки Джейкс в свое время была хороша собой — он видел ее фотографии в подростковом возрасте, когда она грезила стать кинозвездой. Она до сих пор молодо выглядела. У нее была кожа цвета темного шоколада, которая не покрывалась морщинами. «Чернокожая красота — без морщинок лет до ста», — говорили негритянки. Но уголки пухлых губ, широко улыбавшихся на старых фотографиях, сейчас опустились вниз, выражая мрачную решимость. Она так и не стала актрисой. Возможно, у нее никогда не было шанса: немногие роли для негритянок обычно отводились для более светлокожих красавиц. В любом случае ее карьера закончилась, не начавшись, когда в шестнадцать лет она забеременела Джорджем. Ее лицо приобрело озабоченное выражение, после того как она одна растила сына в первое десятилетие его жизни, работая официанткой и живя в крошечном доме на задах Юнион-стейшн, и прожужжала ему все уши, что нужно упорно трудиться, получить образование и заслужить уважение.
— Я люблю тебя, мама, но я все-таки приму участие в рейсе свободы на автобусах, — сказал Джордж.
Она неодобрительно сжала губы:
— Тебе двадцать пять лет. Ты волен поступать, как тебе заблагорассудится.
— Нет, мама. Какое бы важное решение я ни принимал, я всегда советовался с тобой. И, вероятно, так будет и дальше.
— Ты меня не слушаешь.
— Не всегда. Но ты же самая умная из всех, кого я знаю, в том числе в Гарварде.
— Ты мне льстишь, — сказала она, но ей было приятно слышать его слова, он это видел.
— Мама, Верховный суд постановил, сто сегрегация на межштатных автобусах и автовокзалах противоречит Конституции, но южане не считаются с законом. Мы обязаны что-то сделать.
— Но как, по — твоему, это поможет, ваша поездка на автобусах?
— Мы сядем в автобусы здесь, в Вашингтоне, и поедем на юг. Мы будем сидеть впереди, заходить в залы ожидания только для белых, просить, чтобы нас обслуживали в ресторанах только для белых. И если люди будут возражать, мы скажем им, что закон на нашей стороне, что они нарушают закон и порядок.
— Сынок, я знаю, что ты прав. Не нужно говорить мне об этом. Я понимаю Конституцию. Но что, по-твоему, случится?
— Полагаю, рано или поздно нас арестуют. Потом будет суд, и мы будем отстаивать свою правоту перед всем миром.
Она покачала головой:
— Очень надеюсь, что для тебя это обойдется.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты находился в привилегированном положении, — попыталась объяснить она. — По крайней мере, после того как твоей белый отец вернулся в нашу жизнь. Тебе тогда было шесть лет. Ты не имеешь представления, как живет большинство цветных.
— Ты ошибаешься. — Джордж не мог согласиться с тем, что сказала мать. Он слышал это обвинение от чернокожих активистов, и это его раздражало. — Я не ослеп оттого, что богатый белый дед платит за мое образование. Я знаю, что происходит.
— Тогда ты должен, наверное, знать, что арест — не самое худшее из того, что с тобой может случиться. Что если к вам начнут задираться?
Джордж знал, что она права. Участникам акции за права негров грозило нечто худшее, чем тюремное заключение. Но он хотел успокоить мать.
— Я научился оказывать пассивное сопротивление, — сказал он. Все, кого выбрали для участия в рейсе свободы, были опытными борцами за гражданские права и прошли специальную подготовку, в том числе разыгрывание различных ситуаций. — Один белый, делая вид, будто он батрак, назвал меня черномазым, толкнул и потащил из комнаты, но я не сопротивлялся, хотя мог вышвырнуть его из окна одной рукой.
— И кто же он был:
— Один из борцов за гражданские права.
— Не настоящий белый батрак?
— Конечно нет. Он просто играл роль батрака.
— Ну хорошо, — сказала она, но он понял по ее тону, что она так не думала.
— Все будет нормально, мам.
— Молчу. Ты будешь, наконец-то есть оладьи?
— Посмотри на меня, — попросил Джордж. — Мохеровый костюм, узкий галстук, коротко стриженные волосы и ботинки, начищенные так, что в них можно смотреть, как в зеркала. — Он всегда хорошо одевался, но участников предстоящей акции проинструктировали, чтобы они выглядели особенно респектабельно.
— Ты выглядишь превосходно, вот если бы изуродованное ухо.
Ушную раковину Джорджу повредили во время борьбы.
— Кому захочется сделать что-нибудь плохое такому симпатичному цветному парню?
— Что ты знаешь? — неожиданно рассердилась она. — Эти белые южане, они… — К его досаде, слезы навернулись ей на глаза. — Господи, я боюсь, что они убьют тебя.
Он потянулся над столом и взял ее за руку.
— Я буду осторожен, мам, обещаю.
Она вытерла слезы фартуком. Джордж съел немного бекона, чтобы сделать ей приятное, но без аппетита. Он волновался больше, чем делал вид. Мать не преувеличивала степень риска. Некоторые борцы за гражданские права выступали против рейса свободы из опасения, что акция может спровоцировать насилие.