- Кальмар, идти! - позвала Грациэла. - Грациэла здесь, да! Идти сейчас, да!
Молчание, а потом не из развалин башни, а за ее спиной, долгожданный гулкий голос:
- Тритон идти, да. Тритон здесь видеть Грациэла, да.
В свете огней ее морских саней кальмар был неприятного лавандового цвета, его щупальца нервно вздрагивали, когда он медленно приблизился к ней; но для Грациэлы зрелище было прямо-таки чудесным.
- Грациэла доволен, да! - крикнула она. - Хорошо Грациэла видеть Тритон, да!
Но кальмар ответил только:
- Грациэла идти из это место, да! Грациэла идти сейчас, да!
Это было неприятной неожиданностью. Грациэла глубоко вздохнула, набрала в грудь воздуха и ответила:
- Грациэла идти, нет! Тритон говорить Грациэла, да. Кальмар где?
Животное не ответило - по крайней мере, словами.
Но два его щупальца протянулись к ней и обхватили ее за талию, увлекая к морским саням.
- Грациэла идти сейчас, да! - прогудел нечеловеческий голос.
- Тритон, нет! - крикнула она. - Грациэла идти, нет!
Она пыталась высвободиться, но силы ее человеческого тела не могли идти ни в какое сравнение с силой десятиметровых щупалец кальмара. Он прижал ее к саням, еще двумя щупальцами проворно отцепив якорный канат; затем Тритон потянул девушку вместе с санями прочь от развалин.
- Тритон остановиться сейчас, да! - кричала Грациэла. - Тритон говорить с Грациэла, да! Кальмар, где? Кальмар Несс, где?
Они были уже метрах в десяти - двенадцати от развалин платформы; Тритон больше не казался таким нервным, он замедлил движение. Его щупальца нерешительно дрогнули. Потом он проговорил:
- Кальмар Несс в место-кальмар, да.
- Несс не идти, почему?
Щупальца Тритона задергались, но, по крайней мере, он перестал тащить ее прочь.
- Говорить! - приказала она. Молчание. Потом снова гулкий голос:
- Тритон любить Грациэла сейчас, нет. Грациэла почувствовала укол боли.
- Несс любить люди, да?
Тритону, по всей видимости, было трудно объяснить, что он имеет в виду.
- Несс любить кальмар-человек, да. Любить Грациэла-человек, нет.
- Кальмар-человек! Кальмар-человек, это что? Но кальмар только прогудел:
- Кальмар-человек, есть, кальмар-человек, да.
То, что хотел сказать кальмар, было, по всей видимости, невозможно выразить с помощью ограниченного словаря кальмаров. Ох, Несс, подумала Грациэла, ты был самым умным и самым лучшим из них! Почему ты пошел против меня?
И тут щупальца Тритона задергались стремительно, и он снова принялся тянуть Грациэлу прочь, быстрее чем прежде.
- Грациэла идти сейчас, да! - прогудел он. - Идти сейчас, идти сейчас, да, да!
- Тритон, стой! - крикнула она, колотя руками по холодной бесчувственной плоти. Но кальмар только повторял:
- Идти, идти, идти, сейчас, сейчас, сейчас, да, да! А потом:
- Кальмар-человек здесь, да! Кальмар-человек съест Грациэла, да! Грациэла идти, да, да!
И он изверг струю черной жидкости, чтобы придать им скорости…
И Грациэла Наварро, пытающаяся понять, что так расстроило кальмара, краем глаза увидела что-то в провале стены башни, и это что-то, казалось, приближалось к ней. Только краем глаза, а потом черное облако, извергнутое кальмаром, скрыло все, и уже нельзя было понять, что же это было…
Но то, чем это показалось, что успела увидеть Грациэла в тот момент, когда Тритон увлекал ее вместе с ее морскими санями прочь, было - человеческой фигурой.
Обнаженная человеческая фигура - нагая и ничем не защищенная от чудовищного давления глубин.
Фигура женщины - женщины, командовавшей исчезнувшей исследовательской подлодкой, Веры Доорн; а во лбу у нее сверкало алым огнем что-то, что более всего походило на огромный драгоценный камень.
Так в первый раз Грациэла Наварро увидела - хотя еще не знала, что видит - первый крохотный осколок Вечного.
ВТОРОЙ ГОД
Когда я жила во плоти, я жила в городе под водой. Когда я жила во плоти, я любила, работала и искала знаний.
Теперь я живу в Вечном, и я обрела все знание.
Я по-прежнему люблю. Я люблю всех тех, кто, как и я, служат Вечному, подобно рукам и инструментам: моллюсков и рыб, морских рачков и огромных китов. Они все - нечто меньше, чем я (подобно тому, как я - лишь частичка Вечного), но все же я люблю их, ибо в Вечном едины все, ибо все воссоединились в нем…
Навсегда.
Я по-прежнему люблю и тех, кого я любила, когда жила в теле Веры Доорн. И, если смогу, я спасу их, и все мы будем жить в Вечном, все мы воссоединимся в нем…
Навсегда.
Глава 17
Когда машина Ньюта Блюстоуна с эскортом мотоциклистов в шлемах из Полиции Мира миновала контрольные пункты Дома Кваггера, Блюстоун, к своему собственному удивлению, почувствовал облегчение.
Их вылазка не была удачной. Более половины грузовиков, следовавших за ним, были пусты. Во второй год с того момента, как Комета Сикара сорвала озоновый доспех с планеты, оставив ее обнаженной под жгучими беспощадными лучами солнца, на Земле уже не оставалось почти ничего. А потому экспедиция Лорда Кваггера, отправившаяся «собирать налоги», обнаружила слишком мало того, что можно было собрать, и за это немногое им часто приходилось драться.
Но в стенах Дома Кваггера был совершенно другой мир.
Во времена, когда о комете еще ничего не было слышно, Блюстоун и помыслить не мог, что когда-нибудь будет радоваться тому, что снова возвращается в Дом Кваггера. Теперь, тем не менее, даже заграждения из проволоки выглядели для него как-то успокаивающе; даже еле заметные акульи морды ракет в своих шахтах и установленные на склонах горы пулеметы - все это, подумал Блюстоун, было предназначено не для него и не для его партии, которые были и оставались верными слугами Лорда Кваггера. А внутри…
Внутри Дом Кваггера выглядел так, словно не было этих двух лет, словно земля вокруг вовсе не была опустошена и выжжена дотла. Воздух был прохладным и чистым за этими громадными прочными воротами, а в коридорах, по которым он шел, стояли цветы.
Опустошение, последовавшее за падением Кометы Сикара, не затронуло никого в Доме Кваггера - кроме одного человека.
Этим человеком оказался сам Лорд Кваггер. За более чем год со времен Кометы Сикара Лорд Кваггер еще больше раздался вширь и стал так жирен, что его доктора со слезами на глазах умоляли его поменьше есть, заниматься физическими упражнениями - словом, сделать хоть что-нибудь. Не то чтобы они так любили Лорда Кваггера - попросту они любили жизнь. Они знали, что случится с ними, если - нет, когда! - перегрузки окажутся слишком большими для сердца, и оно начнет отказывать. Но лицо его более не походило на маску толстого клоуна: щеки обвисли так же, как и тройной подбородок; кожа стала серой, глаза - тусклыми. Даже все его бахвальство куда-то улетучилось вместе с дикими и бессмысленными планами захвата владений его пропавших кузенов.
Когда Ньюта Блюстоуна допустили в приемный покой, он обнаружил Кваггера, восседающим на троне; Лорд Кваггер более всего напоминал мешок жира, завернутый в многослойный шелк, а вокруг него подпрыгивала и суетилась Анджи, шипя и бормоча ругательства в адрес слуг. Но когда вошел Блюстоун, Кваггер поднял голову и с надеждой посмотрел на него.
Анджи плюнула в Ньюта, но Кваггер утихомирил ее и воскликнул с наигранным драматизмом:
- О мой добрый amanuensis! Глаза мои бесценные! Скажи мне, что нового в моих владениях?
- Все… о, все начинает возрождаться, Лорд Кваггер, - проговорил Блюстоун, пытаясь подобрать слова, которые не были бы прямой ложью. Он почти умолчал о разрушенных городах - Пуэбло, Денвере и других, - только мельком обмолвился о сгоревших фермах, чьи крыши были сорваны, а поля размыты ливнями, начавшимися вслед за пожарами.