Со стоном я опустилась на скамью, чувствуя, как апатия вытесняет проснувшееся было желание бороться. В одном страж прав — мне никто не поверит. Или, хуже, поверят наполовину. Отец Куарта богат, он не может позволить себе терпеть убытки. Небольшая для его состояния взятка — и самая бесполезная служащая архивов покорно идёт изучать брачные обычаи лесной нечисти. После этого и бог удачи не спас бы меня. Нет, уж лучше смерть! Лучше я умру так, как решу сама, а не как распорядится зеленоглазое чудовище, которому поклонялись соплеменники моей бабушки. Напоминание о бабушке заставило меня истерически рассмеяться, а после тяжело вздохнуть. Если бы она была жива, всё было бы по-другому! Я не сделала бы столько ошибок, она бы сказала мне, как поступить, разъяснила бы, остерегла, посоветовала…
Но что теперь вздыхать? Её нет, а вскоре не станет и меня. Смерть казалась мне сейчас неизбежным и самым желанным выходом. Так почему бы не принять предложение Куарта? Я успею избежать той страшной судьбы, которую он мне готовит, а перед этим позволю себе последнюю радость в жизни.
Вернувшись, я съела заказанный Куартом обед и бесцельно бродила весь день по столице до самого ужина. Писарь наверняка наведается в харчевню и узнает, что рыбка съела приманку. Узнает, радостно потрёт руки, и выждет дней эдак с дюжину. А потом вернётся и повторит своё предложение. Моё моральное падение ведь только начинается.
К Этнографическому Ведомству я подошла только после десяти ударов. Огни ещё не зажигали, во всяком случае, на улице, хотя давно бы пора: осенью темнеет быстро. Никто не окликнул меня при входе, не спросил «где ты пропадала весь день, леди Элесит?», не попытался остановить. Да и кому бы понадобилось меня останавливать?
После целого дня, проведённого на воздухе улиц, в Ведомстве было ещё более затхло и ещё хуже воняло кошкой. Подумать только, четыре года назад я была готова согласиться на всё, лишь бы меня не лишили счастья жить здесь и зваться этнографом! А теперь? Теперь я, кажется, тоже готова на всё, но это, оказывается, совсем другое «всё», чем тогда. Совсем-совсем другое.
Отбросив пенал в сторону, я принялась раздеваться. Когда-то, четыре года назад, мне непременно нужна была нательная сорочка, в которую я неизменно облачалась перед сном. И, конечно, колпак на голову, ведь иначе можно схватить простуду. Но за прошедшее время эти вещи так износились, что я давно спала нагишом, завернувшись в одеяло, и давно отвыкла дрожать от холода. Так что я разделась, достала из ларя колючее одеяло и набитую овечьей шерстью подушку и улеглась в полном изнеможении. Безделье утомило меня не меньше, чем целый день напряжённого труда на благо короны.
С той стороны, куда упал пенал, что-то щёлкнуло. Потом что-то стукнуло по полу. Неужто крысы? Вроде же последнюю до моего появления здесь вывели, и до сих пор маги тщательно следят, чтобы сюда даже мышь не проскользнула. Как-никак, архивы рядом. Я подняла голову и произнесла заклинание — то самое, которое известно каждому жителю столицы и которое даже в устах лишённого магической силы человека заставляет загореться нанесённые на стены комнаты чары против нежити. Комнату немедля залил мертвящий белый свет, и я невольно зажмурилась. Если бы не магия, приходилось бы постоянно тратиться на свечи или масляные лампы, а так — пожалуйста, только повторяй время от времени заклинание.
Никаких крыс в комнате не было. Не было и мышей, а также тараканов, муравьёв и прочей отвратительной живности. Зато был сам собой раскрывшийся пенал, из которого снова выпал дубовый лист. И «подарочки» стража, которые выкатились из моей одежды (я держала их за пазухой). Словно уловив мой взгляд, весь гербарий, будто подхваченный ветром, покатился-попрыгал ко мне. Я привстала на лежанке, охваченная странным оцепенением. Четыре года назад я бы удивилась. Два — смертельно бы испугалась. Теперь я испытывала оба этих чувства, но так вяло, что даже не стала кричать. Ну, лист свернулся в трубочку и катится. А жёлудь, орешек и шишка то катятся, то подпрыгивают. В мою сторону. Эка невидаль.