Ответил ему не Марчук, а Василь:
— Дак дорога-то одна. На развилке вроде почтовая станция должна быть. Там и спросим.
Напоили немного коней и снова тронулись.
Внутри Карницкого вспыхнуло давно забытое чувство погони, какое бывало в детстве, когда отец брал Адриана с собой на охоту. Только там ты мчишься верхом по полю, вокруг носятся и лают собаки, и где-то впереди бежит со всех ног заяц, спасая свою жизнь. И не так важен тот заяц — у него и мясо жесткое, и летняя шкура плоха — но сама душа рвётся за ним, поторапливая коня. С губ срывается: «Ату его, ату!». В крови полыхает азарт, жажда быть первым, первым подстрелить косого, чтобы потом хвастать его тушкой и небрежно говорить: «Вон какой матёрый».
Прежние дела не требовали погони, все чужаки либо сидели по жарникам, либо оставались там, где очутились в этом мире. Лишь сейчас Адриан впервые ощутил себя Стрелой. Он не думал о том, что будет делать, когда настигнет этого попаданца, и как вообще можно остановить столь могучего колдуна, который убивает одним касанием. Сейчас важнее всего было выследить его и догнать.
Уже издалека стало понятно, что клятый иномирец не миновал сей почтовой станции. Ворот, которые вроде как должны замыкать высокую ограду, почему-то не было, во дворе ходило немало людей, больше мужики, но были и в лакейской форме.
Орденскую карету тоже приметили издалека. Потому, как только Марчук сошел наземь, на него тут же набросился важный господин в богатом камзоле. Карницкий никогда не надевал в дорогу парадное платье, чтоб не попортить, его ж стирать нельзя, а щёткой не всегда удается выбить дорожную пыль, не повредив тонкое шитье. А этот господин почему-то надел. Или это у него самый простой наряд из всех имеющихся?
— Где вас чужаки носят? Уж когда за вами послали? Гляньте, что эти ваши иномирцы вытворили? Как теперь дальше ехать? Кто в подорожной печать поставит? Я напишу на вас жалобу! Кто у вас там главный? Хотя нет, губернатору напишу. Или его величеству! Только зря казну разбазариваете, а толку нет! — кричал господин.
Марчук хотел было обойти гневливое благородие и узнать, что ж тут приключилось, но тот схватил невысокого орденца за шиворот и дёрнул к себе.
— Ишь, заносчивый какой! Слушай, когда с тобой барон Серебряков говорит! Зря его величество надавал вам столько привилегий. Где это видано, чтоб простой мужик перед благородным человеком шапку не ломал и спину не гнул?
— Ваше благородие, вы мешаете мне, полномочному представителю Граничного ордена, ловить иномирца, — спокойно сказал Марчук. — Я здесь по делу, потому, согласно укладу, могу не тратить время на поклоны и прочие церемонии.
И вырвался из хватки барона.
С козел спрыгнул Карницкий и перегородил дорогу Серебрякову, дав Марчуку возможность пройти дальше.
— А ты еще кто? Тоже из Ордена? — брызгал слюной благородие. — Понабрали босяков с улицы, а те сразу нос задирать! Пшёл вон!
— Я передам своему отцу, Ведиславу Радимовичу Карницкому, что барон Серебряков считает его сына не более, чем босяком с улицы. Будьте так любезны, сообщите мне, где стоит ваше имение, чтоб я знал, куда переслать ответ моего батюшки.
Барон отошел на шаг и пристальнее посмотрел на юношу. Картуз, обрезанные по уши волосы, разбитая губа с зеленоватыми отметинами вокруг, запылённая до неразборчивости цвета и ткани одежда, уродливая щетина. Но при этом осанка, умение держать себя, чистая речь, манеры и впрямь выдавали некое благородное воспитание.
— Чем кричать попусту, лучше расскажите, что тут такое.
Серебряков попыхтел-попыхтел, но всё же ответил:
— Толком и не разобрать. Я приехал вчера, думал лошадей поменять, а тут только вот гонцы переполошенные да мужики. Смотрителя нет, конюхов нет, коней тоже нет, только пустые повозки стоят.
— А что вы тогда об иномирцах говорили? Если никого нет, почему решили, что всему виной именно они?
— К утру двое из лесу вышли, сказали, что служат тут. И что чужак тут всех поубивал.
— Карницкий! — послышался крик Марчука.
— Благодарю за сведения, ваше благородие! — Адриан склонил голову в вежливом поклоне. — Возможно, мы еще раз вас опросим!
И побежал к старшему.
— Глянь! — сказал Аверий и указал внутри самой станции, где обычно проезжие пережидали, когда им сменят лошадей.
Карницкий огляделся, но ничего странного не увидел. В сенях стоял тяжелый стол, где смотритель обычно проверяет подорожные, вписывает в них свою станцию, берет плату. Далее — обычная комната, лавки вдоль стен, в углу стол с двумя мягкими стульями для благородных.
— Не туда. На пол гляди.