Он их не убивает, заставляет строить себе дом, следит за дорогой, значит, не хочет, чтобы о нем узнали прежде времени, забирает проезжих себе и не боится, что те сбегут. Не боится раздавать оружие.
Странный чужак.
Иномирцы редко жаждут крови, уж Марчук-то это хорошо знал. Чаще всего они хотят либо отыскать дорогу обратно, либо проложить себе путь в этом мире. В доорденские времена бывало, что чужаки женились, рожали детей, работали и умирали, как обычные люди. Редко, но бывало.
Иногда иномирцы приходят с жаждой рвать, жечь и покорять. Мнят себя великими и всемогущими лишь потому, что увидели простых крестьян без магии и оружия и решили, что тут для них нет преград.
А этот чужак… Чего хочет он? Что видит? Захватывает немаленькую деревню, но не идет дальше. Строит дом, но вырезает стариков. Казнит за нападение, но не зверствует. Действует так, будто у него есть некий план. Ждет сородичей?
Марчук покинул кладбище, прошагал через густо поросший травой луг, потом через огороды и вошел в саму Подрачку. Вроде бы ничего необычного. Ни невидимой преграды, ни магической стены, хотя Аверий знал, что у него способностей к магии нет. В Ордене такое проверяли.
Спустя минуту к нему подбежали трое молодых парней, у одного орденский пистоль в руках, только не заряженный. Аверий усмехнулся. В Ордене свои оружейники, потому необученный человек вряд ли сообразит, как заряжать такой пистоль и как из него стрелять. Понятно, что опытный мастеровой или солдат рано или поздно догадается, но землепашец скорее руку себе оторвет.
— Эй ты! Идем с нами! Барин зовет! — крикнул самый рослый.
Говорит так, будто деревня испокон была поместной, а ведь всего-то недели две прошло, как появился чужак.
Впрочем, Марчук и не собирался сопротивляться, спокойно пошел куда велено. Лишь на главной улице замедлился, глядя на изуродованную голову Млада Зайца, насаженную на пику.
— Барин у нас крутого нраву, — сказал один из парней, — но судит по чести. Не бузи, и жив останешься.
Аверий кивнул.
Барин нашелся возле своего будущего дома. Он указывал на стену, уже поднявшуюся на две сажени вверх, и громко выговаривал за какое-то бревно, которое показалось ему негодным.
— Так ведь, вашбродь, исперва дерево сушить надобно, — оправдывался невысокий мужик с потным грязным лицом. — Лето, а то и два. Иначе дом перекособочит, щели пойдут.
— Нет! Дом нужен сейчас! — продолжал яриться барин. — Как другие строят? Тоже лето-два на улице живут?
— Дык купить можно уже сухое… Вон, в Лопатино лесопильня стоит, какое хошь привезут, вашбродь.
— А деньги? Деньги ты мне дашь? Есть у тебя столько? Нет? Вот и молчи, идиот. Ты же лучший строитель тут, вот и строй!
— Лучшим батя был, — тихо сказал мужик.
Но барин его уже не слушал, повернулся к Марчуку и осмотрел его сверху донизу.
— Ну, кто такой? Откуда взялся? Тьфу, уже сам, как мужичье, заговорил.
— Аверий меня звать, по прозванию Марчук, — сказал орденец.
— А по профессии? — барин подождал немного. — Должность, говорю, какая? Работаешь кем? Зачем пришел?
— Всего помаленьку. Могу и за скотом ходить, и землю пахать, и ложки резать. А пришел глянуть, как люди живут. Место себе ищу.
— Да ты, брат, философ! — барин хлопнул Марчука по плечу. — Оставайся здесь. Тут работы полно, невесту тебе найдем, женишься, а? С оружием умеешь обращаться? Из ружья стрелял?
— Приходилось, — медленно сказал Аверий.
— Эй, Лось, дай-ка сюда свой пистолет! Да давай, не жмись, всё равно стрелять не умеешь. Вот, глянь, такие видел уже?
Марчук взял в руки орденский пистоль, явно принадлежащий прежде Хромому, потому как был уже устаревшего вида. Хромой держал свое оружие в порядке, чистил, смазывал, из мешка доставал редко, а этот деревенский увалень уже успел его испачкать, вон, опилки и песок всюду.
Ну да Спас с ним, с пистолем. Аверия больше поразил сам барин. Ладно, оружие дал незнакомому человеку, может, у него и впрямь защита невидимая. Но почему барин ведет себя как… Аверий даже не знал, какие слова подобрать. Никакой благородный не будет спорить с простолюдином, особенно со своим холопом. Не будет хлопать по плечу. Не будет уговаривать холопа отдать что-то. Этот же равняет себя и крестьянина. Даже не заметил, что Аверий ни разу не добавил «вашбродь».
Видал Марчук и таких, кто в господа из простолюдинов выбились. Так те ведут себя еще хлеще! Нос задирают, лишнее слово боятся сказать холопу, сквозь зубы цедят. Такие уж точно бы не пошли на стройку и не завели бы спор с мужичьем.
А этот ведет себя… Аверий наконец понял, кого напоминал ему барин. Ребенка! Только дите несмышленое не видит различий между тятенькой-барином и Федькой-конюхом. Только дите может сначала псину приблудную приласкать, а на другой день пнуть. И любопытство в его глазах горит тоже дитячье, неразумное, глупое. А ведь барин-то с виду далеко не ребенок, уж лет двадцать всяко пожил, а то и тридцать.
— Не, таких не видывал. Чудное какое-то, — ответил Марчук, возвращая пистоль.
— А ведь ты непростой прохожий, — вдруг сказал барин. — Лось, что думаешь? Непростой, да?
— Ага, вашбродь.
— Есть в тебе что-то такое… Ты случайно не из военных? Ага, вздрогнул. Я так и знал. Слышал, что тут в армию на всю жизнь забирают. А ты, значит, сбежал. Потому и шляешься по лесам, боишься, что поймают и на каторгу отправят. Не боись! Вижу, что мужик ты хороший, толковый. Останешься, так никто тебя не поймает. Я своих не сдаю! Будешь у меня главой охраны. Сейчас, правда, назначить не могу, но как дом построю, так сразу, десяток вот таких обалдуев дам, будешь их гонять, как тебя гоняли. Круто же, да?
Барин ненадолго замолчал, будто задумался, а потом Марчук вдруг почувствовал, что должен остаться в Подрачке и слушаться вот этого человека, как бы глупо тот себя ни вел.
— Да, вашбродь.
— Отлично. Теперь отыщи Грамотея, пусть он тебе найдет дом, и лучше бы с какой-нибудь симпатичной вдовой, да? Ну, иди, устраивайся.
Дело о пропавшей деревне. Часть 3
Новоявленного жителя Подрачки определили на постой к нестарой еще вдове с двумя детьми. Дом у нее был просторный, ухоженный, все полы закрыты ткаными половиками, стены завешаны вышивками. Лежанка у печи широкая, с одеялами, на нее вдова и детей укладывала, и сама там спала. А для гостя она определила дальний от печи угол: бросила на широкую лавку соломенный тюфяк, стеганое одеяло и овчину.
— А что ж ты одна с дитями живешь? Ни мужа, ни свёкров, ни родителей?
— Были свёкры да все вышли, — резко ответила бабёнка. — Как барин новый пришел, так и…
Махнула рукой, промокнула глаза кончиком платка.
— Откель ж он взялся, окаянный? — гневно бормотала она себе под нос, вымешивая серое тесто. — Муж помер, сынок старший за ним ушел. Хоть в петлю лезь! И полезла б, коли не свёкр, позвал к себе в дом. И сестру мою приютил. Мать с отцом-то померли прошлым летом. А тут барин. Ба-а-арин! Свалился как снег на голову. Чего стоишь, глазами зыркаешь? Поди воды свиньям налей! — прикрикнула она.
Марчук уже хотел подхватиться, но мальчишка лет восьми, тощий и загорелый дочерна, выскочил за порог и загремел ведрами в сенях.
— Сначала свёкров убили по его слову. А к чему? Тятенька еще крепок был, сам весной поле вспахал, и свекровушка моя тоже не хворала, день-деньской крутилась по хозяйству, скотину обихаживала, а скотины-то полон двор. Как я со всем управлюсь? Щеглы мои малы ещё. В это лето я еще как-нибудь, а дальше? Хоть ноги протягивай да помирай.