Аверию стало не по себе. Не привык он выслушивать бабьи жалобы.
— Не стара ты, еще замуж выйдешь. Вон и приданое у тебя богатое.
— Приданое… Сестру мою барин к себе в девки взял, — вдова с силой швырнула тесто об стол, приподняла и снова бухнула. — Ее тоже в жены захотят? А коли и возьмут, так ведь бить муж станет, что не девкой досталась. Кто за нее вступится? Ни отца, ни брата, ни шурина… А придется идти. Сам-то возьмешь меня? Недаром ведь барин тебя сюда прислал! Или так думаешь брать?
Хлоп! Тесто ударялось о стол с мерзким звуком, будто с силой шлепали по голому телу. Марчук решил пройтись по деревне, причем не торопясь, основательно, примерно до ночи.
Во двор как раз входил сынишка вдовы, с трудом волоча тяжелые ведра. Аверий перехватил его ношу, кивком спросил, куда тащить, мальчишка радостно отвел его к загону со свиньями, указал на поилку. Орденец вылил воду, вернул ведра и спросил, есть ли что интересное в Подрачке.
— А то, — отозвался мальчик. — Хошь, баринских девок покажу? Он их в стыдное обряжает, обхохочешься! Коленки торчат, плечи голые и волосы распущенные, будто они еще под стол пешком ходят.
— Девки — это смешно, — покивал Аверий. — А еще что?
Мальчик задумался, почесал грязной пяткой лодыжку, с всхлипом втянул сопли.
— А хошь к жарнику сходить? Тама теперича тать сидит. Или целый убивец! А голову тама видал? Она рот раззявила, а зубов нет. Выбили все! У меня один есть. Хошь, покажу? Токма это мой, не отдам. Сменять могу. Хошь?
Марчук заверил мальчика, что голову видел, зубов ему чужих не надо, а вот жарник с убийцей — это и впрямь интересно.
— Меня Крутик звать, а тебя? Ты теперича с матерью жить будешь? Как муж или просто? А дерешься больно? А по пьяни?
Сразу видно, что мальчик весь в мать пошел, такой же разговорчивый и бесхитростный. Что на уме, то и на языке. Марчук и Карницкого-то недолюбливал из-за излишней болтливости, а вон, гляди-ка, и поболтливее есть.
С этой мыслью Аверий приостановился. Точно, Карницкий. Он ведь на опушке сидит, темноты ждет. А зачем? Потому что Орден направил их сюда. Иномирец захватил деревню и людей не выпускает. Барин — иномирец!
— Ты чё? Айда! Там ща Голята стоит, он добрый, пустит. А потом, мож, кого позлее пошлют, — Крутик схватил Марчука за рукав и потянул за собой.
Когда же чужак успел голову задурить? И ведь Аверий всё помнил: и как сюда с Карницким шёл, и как с дровосеком говорил, и как барина-иномирца увидел. А после беседы с чужаком будто память отшибло, но чудно́: помнить-то Марчук всё помнил, только неважным оно казалось. Ну было и было, давно быльем поросло.
А сейчас вот она, правда! Деревня Подрачка отныне родная для Марчука, и слово барина тут главное. Внутри словно теплый комочек шерсти появился, лежит и греет душу, ведь для Аверия уже давно нет ничего родного и близкого. С того самого дня, как в его родной поселок пришли попаданцы в тусклых черных доспехах. Как они поднимали бронированные правые руки при виде сельчан, на их запястьях вспыхивал красный огонечек, и потом… Кровь. Потоки крови. Во снах Аверий всегда видел багровые брызги, хотя никакой крови там не было. Иномирцы только наводили ручные диковинные пушки, и люди падали замертво безо всякой причины. Не было выстрелов, запаха пороха или свиста пуль. Просто пушка, из которой вылетает сама смерть. Аверий тогда залез в железную бочку, будущий котел для паровоза, и затаился. Сквозь отверстия для труб он, тогда еще совсем мальчишка, едва ли старше Крутика, смотрел, как чужаки обыскивали поселок, благодаря хитрым амулетам находили людей и в погребах, и на сеновалах, беззвучно убивали каждого, невзирая на лета. А его, Аверия, не нашли. Потом иномирцы забрали всё съестное, до чего дотянулись: от лежалого зерна до коров, даже собак и кошек прихватили. Трупы людей тоже.
А спустя несколько дней пришли орденцы.
В тот раз чужаков не поймали. Лишь после питомника Марчук узнал, что раз в три лета где-то в землях шести государств появлялись иномирцы в черных доспехах, всегда возле рабочих поселков, где много железа, опустошали их и снова пропадали, причем железо не брали. Всегда только съестное: овощи, фрукты, зерно, корм для скота, сам скот и людей. Благодаря Аверию Орден узнал, как выглядят эти чужаки, сколько их примерно, что они делают во время набегов и что у них за оружие. В течение десяти лет граничники устраивали засады возле таких поселков, даже построили приманку, свалив в одном месте старое железо, неудачные поковки, шлак и прочее. И им удалось. В том сражении погибла не одна сотня Молотов, но чужаков перебили всех до последнего. А потом уничтожили и дыру, через которую те проходили: забросили туда бочонки с порохом и взорвали. С тех пор такие чужаки не появлялись в шестимирье. Но это всё было без Аверия.
Марчук же прошел через питомник, через обучение с опытной Стрелой, а потом началась служба, бесконечная служба. Некоторые орденцы женились, заводили семьи, растили детей, но то были из обслужных. Стрелы и Молоты редко решались на такой шаг, осознавая, что могут помереть в любой момент. Или, того хуже, погубить свою семью, принеся ненароком неведомую хворь.
Потому всё родное осталось где-то там, в вымершем за один день рабочем селении, где отливали детали для первых паровозов.
— Дяденька, а дяденька? Идешь аль нет? К жарнику!
— Иду. Показывай дорогу.
Мальчишка шел быстро, подгоняя Аверия, провел его через деревню на другой край. Там, на дне крутого и сырого оврага стоял небольшой домишко, возле которого переминался с ноги на ногу парень, скорее всего, тот самый Голята.
— Крутик, снова ты? — нахмурился караульный, но было видно, что он рад любому развлечению. — А это кто такой? Барин видел?
— Ага. Вот, на постой к нам послал. Я хотел ему убивца казать.
— Эт ж не убивец. Тому ж голову отчекрыжили!
Марчук подошел ближе к двери жарника и спросил:
— А поговорить с ним могу?
— Чего с ним говорить-то? — удивился Голята. — Не велено говорить.
Крутик подбежал к Марчуку и шепнул на ухо:
— Ты сменяйся с ним. Он страсть как меняться любит.
Орденец задумчиво провел руками по карманам сюртука, залез внутрь, покрутил гривенник, но вытаскивать не стал.
— Голята, давно тут стоишь?
— Так с утреца самого!
— Голоден, поди? Хошь, я за тебя постою, а ты пока сбегаешь, перехватишь что-нибудь.
— А ты не врешь ли? — подозрительно сощурился Голята. — Не сбежишь ли?
— Вот те Спас, что не вру!
Марчук с серьезным видом сделал Спасов знак, и Голяту это вполне устроило.
— Только дверь не отворяй! Барин велел, чтоб он жив был. А то уже приходили, чтоб рожу, значится, начистить. Куда там дальше чистить? И так живого места нету.
И ушел.
Аверий растерянно посмотрел ему вслед. Откуда здесь столь наивные ребята? Что сам барин, который ведет себя как дите, что вот такие Голяты. Да даже дровосек! Долдонишь им про чужаков, долдонишь, уклады рассылаешь, ездишь по деревням, учишь, а они с первым встречным беседы ведут, выкладывают всю подноготную без подозрений, даже жарник с врагом доверяют. Или это только в Подрачке столь добрый и глупый люд собрался?
Крутик подбежал к двери, тронул засов.
— Дяденька, а давай откроем? Я живого убивца еще никогда не видывал! Можно, я у него тоже зуб заберу?
— Ты чего? Так не годится. Я ж Спасом поклялся!
Мальчишка поник.
— И то верно… иначе на жаровню после смерти попадешь, так мать говорит.
— Ты вот что… Есть у вас в деревне лавка?
— Две лавки, еще при кузнеце одна, да там его труд торгуется.
— А есть в какой из лавок пряники?
— А то! Вкуснющие!
— Сбегай, купи пряники! Один мне, один себе, еще два брату и матери. Сколько всего купить надобно?
Крутик пальцы растопырил, загибал так и эдак, наконец выпалил:
— Четыре!
Марчук достал гривенник и дал мальчишке с наказом вернуть всю сдачу, а то выпорет. Но Крутик его толком уже не слушал, засунул монету за щеку и умчался с довольным видом в деревню. А орденец сел возле двери, прижался спиной к стене и негромко позвал: