— Встань тут, — Марчук толкнул Адриана за толстый ствол, — заряжай свой пистоль и жди. Когда придет, подойди к ней, приставь дуло вплотную и стреляй.
Всё еще дрожа от гнева, страха и ненависти к самому себе, Карницкий достал пистоль, вытащил порох, завернутый в бумажный патрон, откусил верхушку, засыпал порох, потом взял пулю, выронил ее, поднял, отшвырнул в сторону, достал вторую, засунул, утрамбовал коротким шомполом и поднял пистоль дулом кверху. Его руки подрагивали. Да он сам не верил, что способен сделать такое. Но даже если он струсит, даже если отступит, она всё равно умрёт, только от руки Марчука. Для неё исход будет тот же, а вот для него всё будет кончено. Его выгонят из Ордена. Все будут смеяться и говорить, что благородные сплошь бздюки бесхребетные.
Нет. Он справится. Должен. Его жизнь не может пойти под откос из-за одной распутной девки. Это её вина! Она сама пришла к нему. Сама потащила его в постель. И глупо думать, будто она влюбилась в него с одного взгляда, нет. Как там говорил Марчук? Они точно звери. Не ведают греха. Захотелось ей ласки, вот она и пришла к нему. И чтоб он помог ей сбежать! Хуже уличной девки! Та хотя бы знает, что поступает дурно.
Он выстрелит. Она сама виновата! Её никто не звал. Ни в этот мир, ни к нему в спальню. Никто. Она сама! Это её вина. А Адриан поступает как должно! Правильно!
Послышался шорох. Какая-то женщина грубовато произнесла:
— Вот тут он сказал будет ждать. Я пойду, барышня?
— Иди, — прошелестел нежный голос Любавы.
Карницкий обхватил пистоль обеими руками, боясь его выронить.
— Адриан, где ты? Ты уже здесь?
Он стиснул зубы, шагнул из-за дерева и увидел ее, тоненькую, хрупкую, в длинном голубом платье. Она улыбнулась ему.
— Адриан, зачем ты позвал? Я же сказала, что…
Он стремительно пересёк поляну, посмотрел в ее чистые глаза, наставил пистоль ей на грудь и спустил курок.
Выстрел прогремел так громко! Так громко!
Так и не поняв, что случилось, Любава упала на траву. Два хриплых вдоха, и всё.
Карницкий так и стоял, вцепившись в пистоль. По его лицу текли слёзы, но он их даже не замечал. Он вдруг понял, что совершил ошибку. Непоправимую ошибку. Надо было забыть об Ордене, о никому ненужной чести, о чужих домыслах и бежать с ней. Пусть недалеко, пусть до первого жарника, но они были бы вместе. И были бы счастливы.
Если бы пистоль мог стрелять два раза подряд, Адриан бы сейчас направил вторую пулю себе в сердце.
— Пойдём! Пойдём-пойдём.
Кто-то осторожно вынул пистоль из его онемевших рук и подтолкнул.
* * *
Марчук волок за собой Карницкого, закинув его сумку к себе на плечо.
«Ничего, — думал он, — поначалу всегда больно. Пройдёт время, и он остынет, сходит к девкам раз-другой, забудется. Сам придумает себе оправдание и простит. Сразу — оно проще. А если уступить хоть раз, позволить отложить первое убийство, так они потом всякий раз начинают выдумывать причины, почему нельзя именно сейчас. То погода плохая, то сон дурной, то ветер не с той стороны дует. Хотя сейчас и впрямь неудачно вышло. Как бы не сломался парень».
Дела душевные
Как только Марчук с Карницким вернулись в здание Ордена, старшего тут же уволок к себе командор отделения и после короткого разговора дал обоим три дня отдыха, на радостях, что Аверий сумел не озлить влиятельного графа и при этом разрешил дело.
Адриан же вернулся в крохотную комнатку, упал на кровать и просто лежал, глядя на выкрашенный белым потолок. Ему надо написать отчет о законченном деле, отметиться у чернильников, вычистить пистоль… Юношу замутило от одного лишь воспоминания. Да разве это воспоминание? Это же было вот только, мгновение назад. Голубое платье, распахнутые от удивления глаза, нежная улыбка… и огромное красное пятно на груди.
Так, не шевелясь и не вставая, Карницкий пролежал до темноты.
Нет, надо встать. Встать, пойти в приходный дом и сказать, что уходит из Ордена.
Адриан помнил, как сомневались граничники, брать к себе барчука или нет. Хоть он и сирота, пострадавший от иномирцев, но у него был отец, дом, состояние. Ему всегда было куда идти! Потому его и не хотели брать. Они уже тогда знали? Знали, каково стрелять в беззащитного человека? Знали, что он не годится для такой работы? Эта история дошла аж до Белоцарска, вмешался сам приор Ордена, что отвечает за всё Бередарское царство, и сказал, чтоб взяли, но относились ровно так же, как и к остальным приёмышам. А в письме Карницкому-старшему приор отписал, что делает этот шаг на свой страх, и если Адриан не справится, тогда никого из благородных семейств больше не возьмут, и что по нему будут судить обо всех дворянах Бередара. Разве не честь? Еще какая честь!
И Адриан старался. Еще как старался. Лучший во всем круге! И стреляет метко, и читает бойко, и устав Ордена наизусть знает. И верхом хорош, и бегом, и… А как дошло до дела — струсил.
Хуже всего, что Карницкий не знал, когда же именно он струсил. В чем его ошибка? В том ли, что он не хотел убивать попаданку, или в том, что всё-таки убил? И то и то было предательством. Сначала он предал Орден ради женщины с иномирной душой, а потом себя ради Ордена.
Надо встать, пойти и сказать, что уходит…
Может, поэтому Стрелы и не заводят семьи? Всего два дня знакомства, всего одна ночь, и Адриан чуть не предал Орден, о котором мечтал с детства. Чуть не предал сокружников, с кем учился пять лет. Чуть не предал Марчука, своего наставителя, с которым ходил по делам уже месяц с небольшим.
Нет, он ошибся раньше. Нельзя было ее впускать! Нельзя было соглашаться на поцелуй.
Надо встать…
Медленно, словно деревянная кукла на веревочках, Адриан поднялся с кровати, привычно достал свечу с полки, запалил спичку, подумал, что Марчук бы не одобрил бессмысленную трату дорогой запалки, «будто огнива нет», переломил тонкую палочку, не заметив жара. Постоял в темноте, собираясь с духом для второй попытки.
В тоненьком искрящемся пламени свечи Карницкий увидел несколько писем на столе. Верхнее было от отца. Адриан сел на стул, ножом вскрыл толстую обертку, вынул скрепленные нитью и пронумерованные листы. Отец всегда придавал слишком большое значение письмам.
После традиционных приветствий, сердечных приветов от всех родственников, дальних и ближних, после многочисленных мелких новостей, которыми так приятно делиться с близкими друзьями, хотя человеку со стороны они бы показались бессмысленной чепухой, Адриан добрался и до самого главного. В прошлом письме, которое было написано во время небывалого душевного подъема после Хлюстовки, юноша писал, что намеревается стать Стрелой ради спасения людей. И отец не смог не ответить сыну.
«Мой дорогой Андрюша, можешь ли представить, насколько взволновало и растревожило меня твое письмо? Я ни в малейшей степени не сомневаюсь, что ты станешь достойнейшим представителем Граничного Ордена, самой острой стрелой, так сказать. Меня тревожит другое. Из-за юношеской горячности и некоей слепоты, присущей твоему возрасту, я боюсь, что ты, Андрюша, забываешь о важной части бытия Стрелой, а именно — тебе придется убивать почти безвинных людей. Ты достойный дворянин, образованный, воспитанный на лучших книгах древности и современности, и ты не видел ни крови, ни грязи, ни подлости. Каково же тебе будет, когда ты столкнёшься с этим во всей красе?»
На лист упала капля, размывая чернильные буквы.
«Андрюша, прошу тебя, подумай ещё. Чернильник — это тоже достойное занятие, хоть и звучит не столь блестяще, как Стрела. Если есть у тебя сомнения, которые ты не можешь разрешить сам, я могу приехать в Старополье, невзирая на всю мою глубокую нелюбовь к бездушным чугунным повозкам, именуемым поездами».
Адриан не сдержал улыбки от давней шутки. Отец по молодости много ездил поездами и привык к ним, а вот его знакомые всякий раз при встрече осуждали железные дороги, рассказывали страшные истории, которые якобы когда-то произошли с кем-то. Например, как женщина в тягости поехала на поезде, а потом у нее родился дымящийся младенец. Или как поезд сбил человека, и после всем его пассажирам долгие годы снился один и тот же кошмар. Сначала Карницкий-старший пытался переубедить своих собеседников, а потом махнул рукой и стал поддакивать, сам выдумывал какие-то байки и всегда подчеркивал свою неприязнь к поездам.