*** Поразило молчание, с каким упал подстреленный глухарь. Молчание обреченности!
*** Большой стог сена на лугу — уже покой.
18 июля 1963 г. К Стихам «Босиком по земле»: Я босиком ходил только в детстве. А мои сверстники до сих пор любят и ходят с весны до осени босиком, и ноги у них целы, только задубели, закалились, отвердели. Я же свои ноги перерезал, изрезал — были гвозди в моих ботинках. И завидую я друзьям, ходившим босиком всю жизнь.
26 августа 1963 г. Рожает в перекладинку; сын — дочь, сын — дочь.
28 ноября 1963 г. Умри, внутренний редактор! Иначе я ничего не напишу. Меня интересует только внутреннее «я».
29 ноября 1963 г. Нет правды и полуправды, правды большой и правды маленькой. Всё складывается из маленьких правд.
Неправда — тоже правда, раз она существует?
12 апреля 1965 г. Птица и в клетке не может не петь. Не запоет — погибнет.
*** Дорога из лесу появляется и убегает в лес — кривая, несуразная, как лисий хвост.
*** Просвет в лесу. Просвет в жизни.
6 августа 1965 г. Прозу надо живописать, как стихи!
Апрель 1966 г. Солнце заходит и всходит. Жду утра, жду весны, над рекой, над миром, водополья, раздолья. Хорошо на земле сырой! А я говорил, что жизнь надоела…
Текут, текут весенние потоки — через мостки, перекладины, преграды, все размывая на своем пути. Размоют! А я говорил, что жизнь надоела…
Всходит! Всходит! Утро ширится. А я говорил, что жизнь надоела…
29 апреля 1966 г.
*** А снег-то хрустит! И всегда по-разному. Зимой один скрип — сухой, жесткий. Весной — мягкий, чавкающий. А по заморозку — колющий, режущий, стеклянный.
21 сентября 1967 г. Осень так неправдоподобно красива и тиха, что я то и дело недоверчиво озираюсь: нет ли и тут какого-нибудь очковтирательства…
23 сентября 1967 г. Утром по первому инею очень страшно бывает выходить из теплой избы. С непривычки. А зимой, в мороз, в метель — ничего.
22 мая 1968 г. От стихов, как от боли, никуда уйти не могу.
9 июля 1968 г. Одна часть памяти золотая, другая серебряная. Всё во мне из двух частей: одна старая, другая молодая. Два человека во мне. Крыльцо большое, резное, стоит один человек старый, другой молодой — эти два человека контрастируют, но не противостоят друг другу. Один накопил мудрость. А другой еще только в начале этого накопления…
И так я весь представляю собой как бы два потенциала, полярных. В каждом предмете опять-таки два начала…
Бобришный угор
Как это случилось — я сейчас и сам уже понять не могу. Вдруг представилось, что построить избу в лесу — дело нетрудное. Изба ведь из лесу, деревянная, а лес — вот он, кругом, строевой, сосна к сосне…
Представилось так же, что изба эта на высоком берегу реки мне совершенно необходима: каждое лето я буду сидеть в ней и писать так, как никогда и нигде мне еще не писалось. Это будет рабочий домик поэта. Да что поэта! Я решил, что именно здесь-то и смогу стать настоящим прозаиком! Давно уже задуман и выношен мною большой роман — где же его и писать, как не на Бобришном Угоре, знакомом и родном мне с детства. Даже названия окрестных деревень здесь милы мне: Липово, Блудново, Сторожевая, Скачково, Шолково, Осиново… А пожни какие кругом: Лебяжье, Смеряжиха, Бобриха, Вязовики…
Герои мои сами будут приходить на дом, в гости, это мои земляки, сверстники, бывшие одноклассники: Горчаковы, Коноплевы, Ципишевы, Мишиневы, Поповы, Поникаровы, Залесовы…
Только бы председатель колхоза «пошел мне навстречу»!
А почему бы и не пойти ему навстречу мне, хотя он и не местный, не Вершинин какой-нибудь, а Берсенев, но ведь тоже земляк, тоже вологодский мужик! Не может он не понять, что крутой Бобришный Угор, на котором я в былые годы вместе с одногодками продрал не одни штанишки, чтобы убедиться, что земля поката, — что Угор этот влечет меня к себе и поныне, что он моя судьба, что, может быть, именно на нем суждено мне сложить и бренные свои кости…
— Поддержим! Правильное это дело! — сказали мне в райкоме партии и в райисполкоме. — И Берсенев поддержит…