Что от веселой жизни осталось?!
До Ленинграда дошли бои.
* * *
Ольга не сразу стиснула зубы.
Голос не сразу начал грубеть.
Но помрачнели улиц раструбы.
Била тревогу трубная медь.
Кровь холодило с врагом соседство —
По вечерам горел горизонт…
За полчаса распростившись с детством,
Осенью братья ушли на фронт.
Дома остались сестренка Клара,
Старая мать, да отец, и она.
На ноги всех подняла война.
Немцы бросали на город пожары,
Шли в облаках за волной волна.
Ольга в шубейке и в полушалке
Лезла на крыши — дома стеречь,
Взвизгнув, метала вниз «зажигалки»:
Русской твердыни врагу не сжечь!
Строились доты и баррикады,
В сталь одевались улиц углы,
Через решетчатые ограды
Строго глядели стальные стволы.
Вскоре выехал в тыл на Волгу
Педагогический институт…
Ольга осталась.
Решила: «Не долго,
Немцы города не возьмут».
К горлу уже подступала блокада.
Чашу разлуки испив до дна,
С младшей дочерью из Ленинграда
Мать переправилась…
Так было надо.
Ольга осталась с отцом одна.
Сколько тебе в этот день минуло?
Каждый сходил за десяток лет…
В окна дуло и в щели дуло.
Молвила ты:
— Не поеду, нет!
* * *
Зиму эту не позабыть
Всем,
Кто вынес ее, кто выжил:
Больше стали мы жизнь любить,
Больше видеть и больше слышать.
Каждый дом наш окопом был —
Та же сырость
И тот же холод.
В наши жизни не заходил,
Нет, — хозяином был в них голод.
Долго будем после войны
По ночам стонать и метаться,
Долго будут со всей страны
Наши семьи домой съезжаться.
Зиму эту не позабыть.
Через десять лет, через двадцать
К детям в школы будут водить,
Как родных,
Гостей — ленинградцев.
* * *
Жизни теплились в нас
в эти дни не сильнее свечи.
Дистрофия… Цинга…
Ни кровинки, ни света в лице.
Нам побольше смеяться
советовали врачи.
Говорили, что в смехе
не счесть витамина «С».
Мы умели смеяться,
хоть часто бывало невмочь.
Вспоминаю зенитчика…
Осень. Дожди в ноябре.
Одурев от тревог,
он встречал прибалтийскую ночь.
Распевал перед сном:
«Не бомби ты меня на заре…»
Пел, кулак поднимая,
угрожая врагу,
И в усталых глазах
догорал исступленный огонь.
Спал он тут же, в палатке,
на невском сыром берегу
Меж снарядов и гильз,
положив в изголовье ладонь.
Помню ночь. Только мост,
да студеная, в масле, волна.
Да узор чугуна,
и булыжник — гора на горе…
Утром взвыли сирены,
забилась под мост тишина,
Мы вскочили от сна:
налетел-таки враг на заре.
Мы умели смеяться,
и страшен был смех для врага.
Из палатки зенитчик
шагнул, разминая ладонь,
Вскинул к небу глаза,
сбросил пакли клочок с сапога.
Встал на пост
и открыл по фашистским машинам огонь.
Схватка длилась минуты,
а сталь невтерпеж горяча.
Два иль три самолета
расчет орудийный подбил…
И зенитчик запел,
но теперь он не пел, а рычал:
— Я ж тебе говорил:
«На заре ты меня не бомби!»
* * *
Мать за хлебом в магазин ушла, —
Над Невой едва-едва светало, —
И, как часто в эти дни бывало,
По дороге где-то умерла.
Дети оказались взаперти,
Как в гробу, откуда не уйти.
Старшей, Вале, было восемь лет,
Шесть без мала худенькому Толе,
Вадику — четыре-пять, не боле.
Посидели. Начали скучать.
Кулаками стали в дверь стучать.
Захотели скоро есть и пить.
Стали ложками о стулья бить.
Но никто не слышит, не идет,
Словно вымер в доме весь народ.
Инея на стеклах седина —