Вдруг загрохотало —
Крышу рванул снаряд!
Толпа не побежала
Ни вперед.
Ни назад…
За один Ленинград
Всей Германии мало…
Ольга брела под вечер
Домой по тропкам кривым,
А женщины навстречу
Везли в бидонах воду с Невы,
На них смотрели, понурясь, львы,
Во льду,
В снегу по плечи.
* * *
Красноармеец в огонь идет —
В бою, по снегам, в бездорожье,
Хоть одного врага, да убьет…
А девушка — что она может?
Ждать избавленья да рвы копать?
Ольга копала немало.
Жить в окруженье и не стонать?
Ольга жила, не стонала.
Кровь за страну отдает солдат.
Что отдавала Ольга?..
Хлеба кусок для чужих ребят,
Крохи пайка — и только.
В ЖАКТ управдомом пошла служить —
Все ей казалось мало,
Душу людскую в себе сохранить —
Доблестью не считала.
* * *
В те дни я был в морской пехоте,
Где ветры, снег и сосняки.
На поле боя моряки
Трудились, как на обмолоте.
С высот Прибалтики просторной.
Бушлаты сбросив на бегу,
Они кидались смертью черной
Навстречу лютому врагу.
То незаметно подползали.
Неслышно скатывались в рвы,
То вылетали, словно львы:
По три гранаты в руки брали
И против танков шли «на вы».
Через Кронштадт от Красной Горки
Мы добирались в Ленинград.
С людьми последней черствой коркой
Был поделиться каждый рад.
Смелее, злей, придя обратно.
Кололи немцев, гнали их.
Я тоже прибыл в город ратный
И навестил друзей своих.
* * *
Вхожу в родную квартиру по лестнице ледяной.
В прихожей, где шубы висели, теперь сарай дровяной.
Полено красного дерева,
Другое — мореный дуб.
На лестнице, возле лифта, завернутый в байку труп.
В гостиной, где раньше пахло укропом и резедой,
Где Клара училась гладить, спрыскав платки водой.
Где мать вышивала на шелке музейные лопухи,
Где в праздники у камина читались мои стихи, —
Лежало разбитое кресло,
Стоял разбитый комод,
И лез из горла графина прозрачною свечкой лед.
Нечищеный медный чайник,
Насквозь промерзшая печь,
Семейные фотографии, которые жалко жечь.
И надо всем —
как хобот, коленчатый, неживой,
Царила труба времянки,
проржа́вевшей, жестяной.
На деревянной кровати под грудою одеял
Лежал отец.
Как подросток, беспомощен был и мал.
Смотрел он недоуменно,
Он спрашивал нас без слов:
«Откуда взялась сосулька на маятнике часов?»
Ему, наверное, мнилось:
«Пускай часы не идут,
Но смертный-то час настанет — они его отобьют?..»
Притихший, худой и черный,
У черной сырой стены
Лежал он…
И я страшнее еще не знал тишины.
Уже неживой, задубевший,
Но смотрит — еще не мертвец…
Он Клару держал на коленях.
Он Ольги моей отец.
Стою у широкой кровати.
Но что я сделать могу?
Ни слезы, ни витамины не в силах его поднять…
На улицах Ленинграда уже не бывать врагу,
Но и отцу с постели уже никогда не встать.
В последний путь не сможет его проводить семья.
Он в братскую ляжет могилу,
Но так почетней бойцам…
Настанет пора — вернутся с победою сыновья
И монумент гранитный воздвигнут своим отцам.
Его не закроют ни тучи, ни снеговей, ни мгла.
Он заслонит собою все шпили и купола.
* * *
Сразу — лишь смерть в квартиру вошла
Силы не стало в помине.
Всем она, Ольга, казалось, была —
Только не героиней.
Села, закутавшись, у окна,
Словно у края могилы,
Холодом смертным стена холодна,
А отойти нет силы.
Как она сможет потом рассказать
Маме о времени этом:
Даже родным матерям не понять,
Как было трудно детям.
Утро настало — она одна.
Шуба уже не греет.
Может быть, лучше, если б война
Кончилась поскорее?