— Эх, что они наделали! — вырвалось у него.— Глянуть страшно!..— Ерохин помолчал.— Давно на флоте?
— Шесть лет.
— Где служил?
— На Балтике.
— А я—североморец... Так, говоришь, добровольно сюда пришел?
— Да.
— Это хорошо!— Ерохин с грустью посмотрел на развалины города.— В морской пехоте за все это,— ему будто дышать стало нечем,— можно штыком и гранатой мстить! А на корабле... Да и корабля моего больше нет. Один я уцелел.— Ерохин с силой пнул пустую консервную банку, жалобно зазвенев, она ударилась о железную балку.— Тяжело! — со стоном произнес он и остановился у небольшого разрушенного домика.— Посидим тут малость...— Ерохин устало опустился на угол кровати, торчавшей из-под обломков.
Оба долго молчали. Где-то тревожно выли сирены.
На огрубевшей от морских северных ветров щеке Ерохина задрожала слеза, потом другая, третья.
— Вижу, сердешный, неладно у тебя на душе... Поделился бы со мной,— ласково тронул за рукав матроса Сибиряк.
Ерохин не ответил. Он хмуро поднялся, подошел к уцелевшей русской печке и стал ощупывать ее кирпичи, словно разыскивая давно утерянное тепло.
— Вот все хочу узнать, Семен, зачем у тебя за плечами эта гора болтается?— вдруг спросил он Сибиряка.— Не гневайся за глупый вопрос, интересно все же...
— Гитара это...
Помолчав, Ерохин улыбнулся:
— Ладно скроен ты, Семен! Красивый! Девушки по тебе небось гурьбой сохнут?
— Одна у меня только, Зоя!— В больших голубоватых глазах Сибиряка скользнула нежная грусть.— Далеко она отсюда...
— Любишь?
Семен не ответил.
— Расскажи про свою Зою, а?
— Не смогу.
— Понимаю... Хорошая, значит?
— Хорошая мало — особенная! — Семен задумчиво смахнул снежинки.— Это было на крутом берегу Енисея — место там наше любимое... В последний вечер перед тем, как на флот уходить, ждал ее... Помню — рядышком молодая березка росла. У нее тогда только что почки распустились, листочки, зелененькие и нежные-нежные... А березка такая стройная, радостная. Ведь только одна она в тайге на мою Зою была похожа! Бывало, глянешь на кудрявую — и так радостно на душе делается. Через Енисей перемахнул бы!
— А говорил, слов не хватит! — еще больше помрачнел Ерохин.— Любовь-то и не у поэта красивые слова находит.
— Как пришла она,— мечтательно продолжал Семен,— рядышком села и ни слова. Я тоже молчу. Березка листочками не шелохнет. Будто втроем уговор взяли молчать. Так до зорьки молча и просидели. Эх, друг, хорошо нам тогда было! Ведь и не говорили, а всю душу как на ладонь выложили...— Сибиряк вздохнул.— Прощаться стали, я к березке подошел. Росинками она была покрыта, будто серебряные серьги на ней. Веточку к своей щеке прижал... Понимаешь? Очень хотелось мне Зою поцеловать, да робел... Смотрю, а у нее тоже, как у березки, в глазах серебряные росинки блестят. «Аль она лучше меня?» — злей, чем на соперницу, посмотрела на березку Зоя. И сама обняла меня, да так, что век помнить буду!
От этого рассказа лицо Ерохина, казалось, еще больше вытянулось. Он стоял, прислонившись к печной трубе.
— Счастливый, а я вот...— он не договорил, кивнул в сторону разрушенного домика,— Продолжай, продолжай...
Но Семен молча смотрел на своего нового товарища.
— Я-то тебе не таясь про самое дорогое рассказал, а ты скрытничаешь! — сказал он.
— Да чего рассказывать-то? Пойдем лучше...
— Торопиться нам с тобой некуда. Время еще есть.
Ерохин снова опустился на угол изогнутой кровати.
— Не хотел, дорогой, говорить, да скажу, пожалуй. Может, легче будет! — Он посмотрел на развалины.—Вот здесь был наш дом. А в этой печи мать моя пекла мне и отцу пироги. Тут вот, рядышком, где, видишь, одни ворота остались, жила Нина...— Леонид отвернулся, сжал кулаки.— Нет ее больше... Мать с отцом тоже здесь погибли...
Сибиряк, обняв колени, участливо смотрел на него. Густые хлопья снега падали на автомат, а потом бесшумно скатывались на камни.
— Отец мой был простым каменщиком, я тоже. Мы строили этот северный город, с пустыря начали,— после долгого молчания продолжал Ерохин.— А когда построили... Эх, мать честная! Жаль, что не пришлось тебе, Семен, увидеть его...
Сибиряк встал, дружески обнял Ерохина.
— На полуострове Угрюмом есть высота Гранитный линкор...
— Знаю.
— Говорят, твердый орешек. Много раз наши пробовали разгрызть, да не могли...
— Я буду на вершине Гранитного линкора!
— Я помогу тебе!
Они крепко пожали друг другу руки и зашагали к причалу.
В порту беспрерывно гудели, подходили и ошвартовывались пароходы. Пронзительно выли сирены, предупреждая об опасности воздушного налета. В воздух, покачиваясь, поднимались аэростаты заграждения, стремительно проносились тупорылые истребители.