Завел было он разговор с писарями, но те только нарочито громко пристукивали каблуками, вытягиваясь перед ним, и официально сухо рубили: «Есть, товарищ лейтенант!», «Так точно, товарищ лейтенант!», «Слушаю, товарищ лейтенант!»— и так без конца — ни одного живого слова.
С офицерами, равными по чину, душевного разговора тоже не получилось: они не любили Юрушкина и часто в глаза называли солдафоном, фельдфебелем и — самое обидное — параграфом.
«Холодно... Кругом ни души, как заблудившийся зимовщик во льдах полюса. Один!»
Юрушкин дотронулся разгоряченной щекой до лежавшего на столе пистолета: неужели нет выхода? И сразу поднял голову: есть!
...Была уже глубокая ночь. С передовой доносились редкие одиночные выстрелы. В небольшой опрятной землянке майора Карпова слабо мерцал желтоватый язычок коптилки.
Уставший, заметно похудевший за последние дни майор собирался лечь спать, когда в землянку вошел Юрушкин.
По голосу, по затуманенным глазам, по вздрагивающим усикам над пухлой губой Карпов видел душевное состояние лейтенанта. Он дружески пригласил Юрушкина сесть.
— Т-тяжело мне, товарищ м-майор!.. — с трудом выдавил из себя Юрушкин. — Все говорят, что я—п-плохой офицер!
Карпов будто не слышал дрогнувшего голоса лейтенанта. Он внимательно смотрел на него, а думал, верно, о ком-то другом — не о Юрушкине. Да и зачем ему думать об этом «параграфе»? Про случай с матросом Ерохиным знают теперь не только офицеры, но и рядовые. Какой позор!
Однако Юрушкин ведь никакого преступления не совершил. Он, как командир, действовал строго по уставу, а разве за строгость можно осуждать командира? Нет, нельзя! Воинский дисциплинарный устав на стороне лейтенанта.
Но почему строгого и требовательного капитана Углова матросы любят, а Юрушкина нет? Значит, лейтенант не вдумывался в дисциплинарный устав.
Карпов оживился, будто подслушал думы Юрушкина, понимающе сощурил добрые глаза, улыбнулся.
— Был сегодня в госпитале, — сообщил он. — Матрос Гудков выздоравливает.
Лейтенант обрадовался.
— Ж-жив будет! Д-дисциплинированный матрос!
— Гудков просил меня передать вам большое спасибо, он никогда вас не забудет!
Лейтенант вскочил. Удивление на его лице сменилось радостью. Нет, с ним такого еще никогда не было! Он хотел что-то сказать майору, да от волнения язык перестал ему повиноваться. Его впервые благодарил рядовой.
— Подвиг совершили, товарищ лейтенант! — продолжал Карпов.— Человека из огня вынесли!
— Это м-мой д-д-долг! — наконец сказал Юрушкин. — А вот с м-матроеом Ерохиным... — он не договорил.
Майор резко поднялся. Худое бледное лицо его сделалось жестким. В глазах — строгость. Юрушкин впервые видел его таким. Теперь перед ним стоял не только душевный друг, отец, учитель, но и суровый начальник.
Лейтенант вытянулся. «Начинается... Тяжелый разговор будет».
Но странно... Майор о главном и не упомянул. Он говорил о матросе Ерохине, о его большом горе, о его думах, подвиге и непоколебимом желании своими руками водрузить флаг на вершине Гранитного линкора.
Рассказывая, Карпов стал прежним, ласковым; в глазах исчезла строгость. Чем ярче становился образ Ерохина, тем тяжелее делалось на сердце лейтенанта. Густой румянец стыда горел на его щеках. «Да, он, Юрушкин, был тогда виноват!»
— Т-товарищ майор! — решительно сказал лейтенант.— П-прошу немедленно послать меня в самое опасное дело... Куда угодно, к-кем угодно, даже рядовым... В-в-видно, не получился из меня офицер!
Карпов молчал. Он внимательно смотрел на Юрушкина.
— Любуюсь вами! — неожиданно сказал он. — Настоящий будет из вас офицер! Требовательный к себе и к подчиненным. Это хорошо!
Юрушкин вначале удивленно, потом растерянно посмотрел на Карпова.
«Издевается, наверное, сколько же можно?»
Но в тоне и в лице Карпова не чувствовалось издевки. Он говорил правду. Из лейтенанта получится настоящий офицер, хотя Юрушкин всегда думал, что он уже образцовый офицер.
— Вот и начальник штаба полка хвалит своего помощника Юрушкина за образцовый порядок, который он навел в делах штаба,— продолжал Карпов.— Остается самое важное — завоевать авторитет и любовь со стороны подчиненных!
«Легко сказать — завоевать любовь подчиненных...» — подумал Юрушкин.
Как и обещал капитан Углов, Леонид Ерохин после трехдневного пребывания в медсанбате был зачислен в разведывательный отряд. А через неделю туда, тоже из медсанбата, пришли Камушко и Арбузов.