Грусть на лице Лены сменилась гневом.
— Не за этим я здесь! — она вырвала письма из рук почтальона и, даже не взглянув на них, швырнула в печку.— Так со всеми будет!
— Со всеми ли? — глаза почтальона снова потеплели. Одно его желание сбылось: огонь испепелил письма многочисленных соперников. Надежда ожила. Он решительно вынул из левого гимнастерочного кармана письмо.
— А это... от меня!
Лена в упор, строго посмотрела на него,
— И вы?
— И я...
— Сашенька, милый,— горечь слышалась в голосе Лены.— Не вы, другой по сердцу мне,— и она дотронулась письмом до пламени.— Не сердитесь, так будет лучше для вас и для меня...
Что мог он сказать на это? Он только с тоской смотрел, как в печурке догорала его последняя надежда.
— Я не сержусь, Лена,— с грустью сказал он, передавая ей письмо.— Еще одно...
— От вас?
— Узнаете сами...
— Пусть огонь узнает! — Лена сердито бросила в печку и это письмо.
— Что вы сделали! Это же...
— От Углова?—догадалась Лена и побледнела. Она устремилась к печурке. Но было поздно...
Просторная врубленная в скалу землянка. На широком приземистом столе разузоренные цветными карандашами, изъеденные резинками развернутые карты. На стене над столом отрывной календарь 1944 года.
Генерал Семин, заложив руки за спину, молча шагает по землянке. Скрипит, гнется под его могучей фигурой дощатый пол. Добрые глаза его холодно поблескивают из-под седеющих бровей.
Снаружи доносится порывистый вой ветра. Неспокойно на сердце у генерала: Гранитный линкор не взят... Людей зря потеряли... И каких людей! Семин тяжело опустился на стул. И опять безжалостным укором лежит перед ним развернутая схема полуострова. На ней четко очерчен перешеек, а в середине ежистый сгусток горизонталей — зловещая высота.
Так продолжаться больше не может! Семин сердито перечеркнул им же разработанный план: новой атаки.
«Ерунда, не то!» Взгляд его задержался на вражеских газетах и листовках, лежавших на столике.
— «Русские разобьют себе голову о нашу крепость». «Наш «Линкор» непобедим». «Дух фюрера делает нас сверхчеловеками»,— прочитал генерал.
«Врут, все врут!» — генерал смял одну из листовок.
Глухо выл за окном ветер. Из соседней землянки доносились берущие за сердце звуки гармоники и любимая песня.
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Головой склоняясь
До самого тына?
Неслышно, на цыпочках подошел к генералу связной, осторожно дотронулся рукой до его плеча.
— А, кто? —вздрогнул Семин.— Петр Иванович, ты?
— Я, товарищ генерал. Наша песня вам не мешает? Мы ведь тихонько ее поем...
— Нет, Петя, песня никогда не мешает.
Петр Иванович подошел к окну, заботливо заделал в нем дырку, убрал с подоконника снег и участливо посмотрел на задумавшегося генерала.
— Пурга... В двух шагах ничего не видно. На море шторм. Темень кромешная.
— Пурга, говоришь? На море шторм, говоришь? — Семин решительно поднялся. Холодный блеск в глазах генерала исчез. Разгладились на высоком лбу глубокие морщины. Он взял карандаш и придвинул ближе к себе карту Угрюмого...
Стремительно пробежала красная линия из-под карандаша генерала через широкий залив на вражеский берег и, сделав крутой загиб, угрожающей стрелой впилась с тыла в высоту Гранитного линкора. «Так будет правильно!..» Семин хотел уже взять телефонную трубку, но снова вошел Петр Иванович и доложил о прибытии капитана Углова.
— Рад вам! — Генерал крепко пожал руку капитану и, подставив стул к столу, пригласил сесть.— Пурга?
— Буря, товарищ генерал! — с ресниц Углова сорвались оттаявшие льдинки.— Такой еще не было!
Семин испытующе посмотрел на Углова.
— Море видели?
— Ух и злое оно сегодня! Утесы разбить хочет! — воодушевленно продолжал Углов.— Волны с Гранитный будут!
— Восемь баллов?
— Больше!
— Видимость?
— По телефонному проводу к вам добирался!
— Хорошо! — не то Углову, не то себе сказал Семин.
«Бурей интересуется,— улыбнулся капитан, — кажется, мы с ним думаем об одном...»
— Выдержите такой шторм? — спросил генерал.