— Ну Виталик... — взмолилась Ирина, нечаянно рассекретив его настоящее имя. Ларькин бросил на нее убийственный взгляд.
— Да ладно, все свои, — усмехнулся капитан Сивцов. — Так как вас теперь называть?
— Ладно, зовите Виталий Юрьевич, — махнул рукой Ларькин и спросил у Рубцовой. — Приключений ищешь?
— Работа у меня такая, — возразила та, притворно смутившись.
— Черт с тобой, ступай в лес, к партизанам... Значит, Ренат — в деревне.
— Начало операции — завтра в семь утра, — объявил Румачик, поняв, что разборка между российскими наблюдателями закончилась. — Засадная группа выходит в три тридцать...
Виталий, мстительно улыбаясь, посмотрел на Рубцову.
Ирина обожала поспать с утра.
— Командир группы — капитан Сивцов...— продолжил полковник.
Ирина Рубцова взглянула на Сивцова чарующим взором своих карих очей. Тот отвел взгляд.
— Сигналом для второй группы загонщиков служит пролет вертолета над рощей, — закончил Румачик. — Вопросы есть?
— Есть, — сказал Ренат. — Вы можете доставить в Волок нашу аппаратуру?
— Конечно.
— Произведу замеры, чтобы времени зря не терять, — объяснил прапорщик Виталию. — Что я собак в жизни не видел или горящей соломы?
— Валяй, — пожал плечами Ларькин.
...Вечером Рубцова, виновато потупившись, прижалась к Виталию и попросила прощение за то, что забылась и назвала его настоящим именем. Повод лишний раз прислониться у нее был законный — так было удобнее шептаться, ведь в их допотопном железном фургоне белорусские коллеги наверняка установили подслушивающую аппаратуру.
— Ну хочешь, я им всем опять внушу, что тебя зовут Сергеем Тимофеевичем? — прошептала она ему на ухо.
— Нет, хватит, а то я сам скоро забуду, как меня зовут на самом деле, — раздраженно отмахнулся Виталий.
— А я правильно сделала, что не заставила полковника изменить план операции в наших интересах?
— Совершенно правильно, — тихо подтвердил Ларькин. — Он и так человек подневольный, план наверняка согласован, не надо вносить лишнюю путаницу в их дела.
— Ну хорошо. Хоть что-то я сделала правильно, — успокоено вздохнула она, устроившись поуютнее у него подмышкой. — Разбудишь меня в три, ладно?
— Попытаюсь. Если только ты спросонок не пошлешь меня куда-нибудь... к псам.
«Вертушка» зависла в десяти метрах над землей, и спецназовцы один за другим десантировались по веревке на просторный луг. Виталий был предпоследним, как только его ноги коснулись земли, он отскочил в сторону, давая место спрыгнувшему за ним усатому капитану, который по-щегольски носил под камуфляжем тельняшку с черными полосками. Бывший морпех. Двадцати загонщиков, считая самого Ларькина, развернулись цепью и, волей-неволей поднимая повыше ноги и широко шагая, двинулись к роще.
Солнце уже вышло из-за горизонта и висело над кромкой леса. В легкой утренней дымке оно казалось ярким расплывчатым пятном. Над спецназовцами пролетел жаворонок, коротко и неуверенно прозвенел что-то, словно робко поздоровался. «Вертушка» прошла низко над деревьями, а меньше чем через минуту из-за рощи стал подниматься черный негустой дым. Ветер сносил его в сторону, за спину сидевшей в засаде группе, но выглядела завеса достаточно угрожающе.
До опушки леса оставалось около километра, когда Ларькин увидел собак. Увидел — и тут же потерял из виду, словно они ему померещились. Цепь прошла вперед несколько шагов и остановилась, повинуясь команде капитана. Впереди вновь промелькнули и скрылись за кустами собаки. Они не метались, а умело и умно прятались, Усатый морпех приказал открыть огонь на поражение. Перед вылетом оговорено было, что если случится стрелять, то целить нужно кучнее к центру рощи, чтобы не задеть бойцов из других групп. Теперь Виталий с досадой заметил, что одичавшие собаки; судя по всему, смещаются к правому флангу: возникала опасность, что под огонь ненароком попадут свои, сидевшие в засаде спецназовцы.
Вертолет опять прострекотал над рощей, повисел и улетел в сторону деревни. Усатый капитан прижал к уху рацию, выслушал и скомандовал:
— Ориентир — две высоких березы! Гранатами по опушке огонь!
Полдюжины осколочных гранат разорвалось на краю луга, и оттуда послышался отчаянный визг. Люди приготовились стрелять из автоматов и винтовок по разбегающейся стае, но ни одно животное не поднялось из травы. После второго залпа визг прекратился. Когда отгремел третий залп и над-рощей в очередной раз прошла «вертушка», командир прокричал в рацию:
— Где — передо мной?! Я ничего не вижу. А где все остальные? Да и люди, и звери — где все? Так ждать или продвигаться? Есть на сто метров... — Он повернулся к Виталию, находившемуся от него в десяти шагах: — Говорят, десяток шавок перед нами, прячутся в траве. Подойти разрешают только на сто метров. Вторая группа задерживается, из-за огня, велено подождать. В засаде, говорят, еще никого не поймали.
«Не боятся они, что ли? — подумал Ларькин. — Нормальная звериная стая уже попала бы в силки за дорогой. А эти ждут, когда загонщики подойдут и перебьют их».
И тут он увидел собак. Две светленьких маленьких дворняжки вскочили в разных концах луга и быстро-быстро помчались прямо на загонщиков. Но раньше, чем те успели прицелиться, животные уже бухнулись на землю, с лету перекувыркнувшись несколько раз вперед и вбок — и исчезли в траве. Ахнуло несколько автоматных и винтовочных выстрелов, но с запозданием. Хитрые твари остались невредимы. Капитан открыл было рот, собираясь отдать новую команду, но в этот раз на дальнем конце луга поднялась еще одна пара собак. На этот раз — большая рыжая дворняга и вполне породистая восточноевропейская овчарка. Несколько спецназовцев выстрелили чисто машинально, не успев сообразить, что происходит, но тоже промахнулись.
Собаки мчались еще несколько метров, а стоило им исчезнуть в траве, совершенно в других местах появлялись другие псы. Люди стреляли редко: половина спецназовцев, в том числе командир, ошалело наблюдали за происходящий.
Четвероногие использовали хорошо известную двуногим тактику приближения к вражеской позиции: «перебежками слева-справа по одному». Против нее тоже были отработаны методы защиты, но сам факт, что звери применяют человеческую тактику, изобретенную исторически не так давно, в эпоху автоматического стрелкового оружия, заставил солдат на какое-то время потерять самоконтроль. В это трудно было поверить, зрелище было жутким и завораживающим.
А затем вдруг весь луг зашевелился и ожил: десятки псов с оскаленными зубами появились из-за небольших бугорков, мелких ямок, просто из травы и стремительно бросились на спецназовцев. Самое плохое было то, что все они — а их оказалось не десять, а больше сотни — сосредоточились на правом фланге десантников. Передние — так вообще совсем близко, в нескольких десятках метров. Оставалось только гадать, как они сумели подкрасться так незаметно. Те, кто подальше, поддерживали авангард многоголосым бешеным лаем.
Виталий находился в середине цепи, основной удар нападающих животных пришелся правее. Возможностей помочь товарищам у него было не очень много: стрелять по чуть отставшим тварям нужно было аккуратно — где-то как раз за ними располагался левый фланг засады. А по передовым собакам стрелять тем более было опасно, потому что они уже приблизились к спецназовцам. Бойцы находились на одной линии в нескольких десятках метров друг от друга, и на каждого уже приходилось по пять-шесть осатаневших псов, не считая тех, что мчались сзади.
Ларькин дал несколько очередей по тем собакам, по которым еще можно было стрелять, не опасаясь задеть людей, а затем бросился бегом туда, где двуногие солдаты сцепились врукопашную с четвероногими, откуда доносились рычанье, визг и крики боли, треск раздираемого обмундирования и — этот звук Виталий ни с каким не мог спутать — вспарываемой плоти.
...В это время Ирина со всех ног бежала по лесной дороге, перепрыгивая через вспучивавшие утоптанную почву корни деревьев. Над ее головой то и дело пролетали шальные пули, сшибая ветви деревьев. Не все спецназовцы-загонщики тщательно прицеливались, нервы у многих сдали, и из-за их стрельбы бежать по лесу было довольно опасно.