— Вам нужен совет? А что обычно делает госбезопасность с беспризорниками? Перевоспитывает и берет на службу. Идеальные сотрудники. Рекомендую. — Рубцова наконец отпустила руку Витька и повернулась к мужчинам лицом.
— Обмозговать надо как следует. Доложить обстановку наверх, — сказал полковник.
— Кстати, было бы неплохо, если бы вы доверили нам... — Ирина запнулась, и Виталий закончил за нее:
— ...нейтрализацию этой колонии. Неужели вы будете воевать с детьми?
Румачик насупился:
— Поговорите об этом с генералом Антосевичем. Может, он вас послушает.
Грасовцы обменялись взглядами, и Ирина едва заметно улыбнулась. Потом Ларькин сказал:
— Нет. Ты нужна здесь.
— Да, — кивнула Ирина. — Я должна поработать с мальчиком. Возможно, он еще не совсем пропащий. Вначале подсознательно: я покажу ему как бы со стороны то, что с ним делал наставник, добьюсь эмоциональной реакции, посею сомнение. Хоть немножко. Потом мы приведем его в сознание, если он к тому времени сам не проснется, и я с ним поговорю.
— Думаете, он вам поверит? — усомнился полковник.
— Поверит, — ответила Ирина. — Или я в нем ничего не поняла.
Румачик отошел к рации, где за столом сидел шифровальщик, и стал сочинять донесение начальству. Ирина ласково провела рукой по бледному лицу спящего мальчика.
— Подросток... Прыщики вон на лбу маленькие. Возрастное, — она улыбнулась. — Пройдет. У одной моей подруги было гораздо больше, все лицо усыпано. А врач ей сказал; замуж выйдешь — все пройдет. И действительно! Замуж она, правда, не вышла... но у нее прошло.
Виталий рассмеялся, восхитившись забавной нелогичностью этого «и действительно».
— Так, все, я отдохнула, — объявила Рубцова. — Сейчас я им займусь, не мешайте мне сосредоточиться.
Она сидела возле Витька два часа, просматривая его воспоминания и впечатления о жизни в детдоме и припятских лесах. Она как бы доставала с полки эпизод за эпизодом, просматривала их — и клала обратно, временами кое-что добавляя. Воспоминания почти не менялись, события и действующие лица оставались прежними. Менялось освещение. Добавлялось иное видение: сочувственная, но чуть более критичная и мудрая точка зрения человека, прожившего на свете немного дольше и видящего ситуацию со стороны.
Багровое солнце уже скрылось за лесом, когда Рубцова вышла из палатки, позвала Виталия, вручила ему фонарик, и они после этого долго бродили по лесу и лужайке у болота, отыскивая травы, отваром из которых Лесник когда-то выводил Ирину из наркозависимости. Это было давно, так давно — кажется, что в другой жизни.
Проснувшись, Витек не сразу поверил, что наконец-то проснулся полностью, по-настоящему. Напоследок ему пригрезился знакомый глюк с многократным пробуждением: просыпаешься, встаешь, идешь куда-то, общаешься с кем-то, но в окружающем мире с каждой минутой нарастают оттенки какой-то нереальности, недействительности и когда это жутковатое чувство становится нестерпимым, ты просыпаешься снова — и все повторяется опять. И так много раз.
Но теперь ему было на что опереться: когда он с трудом поднялся и сел, осматривая незнакомое помещение, он встретился взглядом с женщиной, сидевшей напротив. Витек сразу понял, что она настоящая. И хорошая. У нее были такие добрые глаза, одновременно мудрые и по-детски наивные. А еще ему сразу показалось, что ой ее где-то раньше встречал.
— Проснулся, Витек? — улыбнулась женщина. Она была очень молодая и такая красивая, что парнишка сразу смутился. А женщина протянула ему большую фарфоровую кружку и сказала: — Попей, ты наверняка хочешь пить. Так всегда бывает после долгого сна. А ты очень долго спал. Пей, это очень хороший чай, с травами.
Витек сделал несколько глотков. Чай был несладкий, но очень вкусный и ароматный, немного терпкий. Он был довольно горячим, но в меру, настолько, чтобы не обжечься.
— Где я? — спросил Витек, озираясь. Они сидели в каком-то фургончике, оборудованном как купе вагона, на обтянутых искусственной кожей нарах.
— У друзей, — улыбнулась женщина. На этот раз улыбка получилась грустной. — Только ты почему-то считал нас своими врагами. Надеюсь, ты понимаешь, что это недоразумение? Ошибка?
Витек начал кое-что понимать. Страшная, необычная усталость после того, как они несколько часов держали в осаде спецназ. Потом — провал, долгие лабиринты мрачных снов. Его взяли сонного. Он в плену.
Почему-то эта мысль не испугала его. Даже, кажется, доставила некоторое облегчение: «ну вот наконец и все». Колесник обойдется без него.
— Что со мной сделают? — спросил он без особого интереса.
Женщина удивленно расширила глаза, пожала плечами:
— Как это — что сделают? С тобой будет только то, что ты сам с собой сделаешь. Ты должен сам сделать выбор.
— Между чем и чем?
— Как обычно. Между своей и чужой волей, — она помолчала. — Ты знаешь, я тоже росла без родителей...
Витек встретился с ней глазами — и вдруг понял и почувствовал, что она не врет, что у них на самом деле очень много общего. Что именно поэтому ей можно доверять. Как-то одновременно в глазах у обоих появились слезы...
— В какой-то момент я осталась совсем одна, — сказала женщина. — Хотела умереть. А вместо этого — нашла учителя и наставника. Но только у меня был очень хороший наставник. Мне повезло. Ты ни в чем не виноват. Просто тебе немножко не повезло, в том числе с наставником. Подумай сам — и ты поймешь. Не буду мешать.
Она вышла из машины, оставив его одного. Витек выглянул наружу. Если его и сторожили, то это делалось незаметно. Но ему не хотелось бежать в лес, хотя... оставаться здесь? Будущее, которое ждало его с этими людьми, его страшило. Больше всего ему хотелось опять уснуть и ни о чем не думать. Но уснуть Витек уже не мог, и его уделом на ближайшие часы стали нелегкие, тревожные думы о том, как же ему теперь быть...
Виталий и Ирина встретились возле штабной палатки.
— Фамилия наставника — Колесник. Свою бредовую теорию он называет биолектикой, — внешность Колесника Рубцова еще раньше показывала коллегам с помощью астома.
— Своя ли теория? — подумав, возразил Виталий. — Постулаты биолектики мы обсуждать не будем. А вот диалектика истории учит нас, что создатель теории и практик-реализатор — это, чаще всего, разные люди. Очень разные. Маркс и Ленин, например. Кропоткин и батька Махно. Пример поближе, из жизни ученых и нашей работы: Осокин и Шаттл. Один создавал средство, способное посылать сигналы в другие галактики, а другой превратил его в оружие. Похоже, надо бы съездить в Минск.
— Заодно убедим белорусское руководство, чтобы дали возможность действовать самостоятельно. Хватит ненужных жертв.
— Нет, — сказал Ларькин. —Я поеду один. Ты все-таки нужнее здесь. Именно потому, что хватит ненужных жертв.
В ту же ночь отряд был поднят по тревоге: на лагерь напали собаки. Они отвлекли внимание часовых, следивших за тем автомобилем, где содержался Витек, напали на них, и какое-то время до мальчика никому не было дела. По просьбе Рубцовой, пленного не запирали, чтобы продемонстрировать ему свои добрые намерения. Похоже, Витек все-таки не поверил, потому что в последний раз его видели бегущим вместе с группой собак к опушке леса. У самого края он перешел на шаг и несколько раз обернулся. Выражения лица его не было видно. В лес он вошел бок о бок со встречавшей его огромной трехголовой собакой.
Вернувшись в лагерь, они поняли, что, даже заперев мальчика на замок, они бы все равно его не удержали. В днище вагончика была прогрызена — явно не собаками — огромная овальная дыра с совершенно ровными краями.
— Крысы — сплюнув на землю, сказал Румачик. — Только сколько же они их сюда понагнали, чтобы за какие-то пять минут сделать такую дыру?
— А может, крысы были не совсем обычные, — ответил Ларькин.
— Н-да, успокоил, — Румачик задумчиво потрогал края овальной дыры пальцем, выругался, извинился перед Ириной и сплюнул еще раз.
Часть 2
БИОЛЕКТИКА
Глава 6
Гомельский поезд немного запаздывал. Виталий оглядывал из окошка купе окраины Минска, застроенные я вперемежку массивами многоэтажек и обширными промзонами, с цехами, ангарами, складами и прочей прозаической атрибутикой заводского производства. Город, разрушенный когда-то до основания и отстроенный заново в деловито-безликой советской манере, казалось, только сейчас, в постсоветском безвременье, начал приобретать некую благородную патину большого обжитого места. Пусть безалаберностью своей, неуклюжим размахом и архитектурной невнятицей он и напоминал помпезно-раздолбайскую Москву — не Москву Арбата, бульваров и Замоскворечья, а ту, что начинается сразу за пределами Садового кольца — но было в этом городе что-то неуловимо местечковое, родное и приятное, как у витебского еврея-портного, который сорок лет назад перебрался в столицу, устроился с помощью связей и интриг в престижный дом мод, знается с великими и работает по их заказам, но домой едет в досадном драповом пальтишке, и пьет дома чай из электрического самовара, и любит певицу Валентину Толкунову.