Потом у нее в памяти всплывали только отдельные разрозненные куски, одинаково окрашенные все в те же призрачные лунные тона. Движение слитной звериной массы, со всех сторон сразу. Визг, рев и вой, и хищение звериных тел, в самом центре которого она оказалась и тоже наносит удары невесть откуда взявшейся в руке дубинкой. И рядом с ней орудует точно такой же дубинкой окровавленный Ренат с совершенно безумными глазами и с оскаленным ртом.
Потом — удивление, что она еще жива и бой еще продолжается. Собаки дерутся с собаками, кабанами и волками: это понятно. Но непонятно, почему они дерутся так долго. Ту дюжину псов, которая пришла с ними и которую Витек выстроил перед боем в ощетинившийся ненавистью полукруг, давно уже должны были смять и раздавить. Потом до нее доходит, что псов, которые бьются к ней спиной и прикрывают ее со всех сторон; не десять и даже не двадцать, а много больше. А потом она замечает выплывающий откуда-то сбоку плотный — на сей раз собачий — клин, на острие которого клацает направо и налево страшными челюстями могучая трехголовая собака. Вот, значит, как — проносится у нее в голове. Ум хорошо, а три — хуже. Слишком самостоятельно думают. И принимают гибельные для себя решения. Потому что волна ненависти вокруг не ослабевает. Потому что даже при том, что Цербер привел им на помощь всю свою стаю, на каждую «нашу» собаку приходится по две, по три чужих. Не считая волков. Не считая кабанов, крыс — и кто там у него еще в запасе.
Потом она услышала где-то на севере взрывы гранат— один, другой, третий. Потом, с перерывом, еще три. И следом заработал автомат. И тут у нее навернулись слезы. Потому что автомат был один. Значит, полез-таки. Один полез. Отзвонился Борисову, сбросил все данные, экипировался по полной и пошел умирать за компанию. Идиот чертов...
Последнее, что она еще помнила — как выдавливает глаза впившемуся ей в ногу волку, и как падает на другого волка Ренат, вцепившись одной рукой ему в горло, а другой заталкивает — чуть не по локоть — в пасть перехваченный у корня волчий язык. И как звучат где- то, совсем неподалеку, одиночные пистолетные выстрелы. Еще звучат...
— Так как же тебе все-таки удалось нас вытащить?
— А мне и не удалось. Вернее, удалось, но не мне.
— А кому?
— Да, понимаешь, я, когда уже все передал и совсем собрался, решил попробовать поставить астом — вдруг, думаю, до тебя докричусь. Или хотя бы нащупаю, где вы есть.
— И как, удачно?
— Как выяснилось, даже слишком. Поставил это я астом и вдруг вижу там что-то знакомое. Чуть не за ближайшим кустом. А я уже в это время в лес бежал, кстати. С выкладкой настолько полной, что, наверное, на всех колесниковских друзей хватило бы, если экономно распределять.
— И что такое ты там увидел?
— Не что, а кого. Знаешь, большую такую белую обезьяну...
— Врешь!
— Зуб даю. Я сам чуть на месте не рухнул. Думаю, эх ни фига ж себе! Если Колесник и с этими договорился, то все, кранты. Тогда и Борисов ничего не сможет. И никто ничего не сможет. Потому что они, конечно, Колесника используют, чтобы нам хребет сломать. А потом раздавят и Колесника со всем его вшивым воинством. Но — сама понимаешь, думаю я все это не вслух. Буквами думаю, чтобы йеть не прочел.
— А он?
— А он, как выясняется, и не думал от меня прятаться. И тут же начинает со мной в этом моем астоме переговариваться. И выясняется, Иришка, что им эта ситуация тоже давно не нравится. Местным, в смысле, йетям. Потому что тут, как оказалось, живет довольно крупная община болотников. Так вот, она им не нравится настолько, что они уже связались по этому поводу со всей своей братвой. Фэйри в это дело впутывать почему-то не стали. Он мне пытался объяснить, но ты же знаешь, как у меня с астомом. Короче говоря, они решили так: то, что делает Колесник, это нечто вроде раковой опухоли. Когда нормальные с виду клетки начинают размножаться с невероятной скоростью и приобретают при этом несколько иные, отличные от обычных качества. И угрожают существованию всего организма в целом. Этакая биолектика наоборот. Колесник за что боролся, на то и напоролся. И кроме него оказались у природы ревнители. Которым захотелось защитить ее от излишне рьяных защитников. — Так вот, кроме того, что они давно уже планировали акцию против Колесника и его партизанской братии, они еще и снабжали всех заинтересованных участников процесса — своих, разумеется, — оперативной информацией. И когда Колесник взял в плен лейтенанта Ирину Рубцову и задумал над ней надругаться, слух об этом прошел по всей Руси великой. И узнал об этом всяк сущий в ней йетюк. А дальше — угадай с трех раз, в которой из колоний йети этой новостью заинтересовались сильнее всего?
— Угадала с первого.
— Я почему-то так и думал. Так вот, они попросили у братьев-фэйри разрешения воспользоваться их, фэйрячими, телепортерами. И прислали сюда целую зондеркоманду. Это если не считать той, которая была уже к этому времени сформирована в местном обезьяннике. А этот придорожный йети как раз и был послан, чтобы меня перехватить. Чтобы я не пер поперед батьки в пекло, не лез на рожон — ну и так далее.
— Но, судя по тому, что я слышала...
— Ну, да, конечно. Стану я слушать какую-то инопланетную мартышку. Голова-то умная. Два верхних образования, не считая всякой прочей мелочи. Ну я и рванул. А когда ввязался, поздно уже было лазаря петь. Да, к тому же, у меня поначалу не так уж и плохо получалось. Я ведь к ним в тыл вышел, где они меня совсем не ждали. И кабанятника их, мальчонка такой белобрысенький, вырубил так, что он, наверное, до сих пор в сознание не пришел, бедолага. Очень я, понимаешь, злой был.
— А потом?
— А потом мне, конечно, туго пришлось. Порвали слегка. Но тут как раз подоспели йети. Они сперва пытались рассеять всю эту пакость в астоме, но зверье уже настолько осатанело, что хоть астом, хоть три раза артом — им по барабану. Тогда они двинули в рукопашную. Ну я тебе скажу, посмотрел я на них в действии. Хорошо, что тогда, на Волге, они все-таки были на нашей стороне. И хорошо, что все обошлось более или менее тихо. Потому-что больше на такое даже я смотреть не хочу.
— А дети?
— Нет, детей они не трогали. Они же умные. Они все понимают. Усыпляли, и все. Потом сдали мне. Без расписки.
— А Колесник?
— Вот тут промашка вышла. Его они тоже усыпили. Как нарочно, прямо у меня на глазах. Я только последний патрон из «магнума» выпустил, только за тесак схватился — гляжу, бежит через поляну этакий очкарик. И хорошо бежит. Будто на золотой значок ГТО. А за ним выскакивает с другой стороны той же самой поляны знакомая такая обезьяна. Я ему кричу — в смысле, не очкарику: «Ом! Не убивай его! Нам надо с ним...» Ну вот, собственно, и все, что я успел прокричать. Потому что другу твоему косматому на то, чтобы перемахнуть через поляну понадобилось ровно два прыжка — на всех четырех. Он, наверное, свой ГТО давно уже выполнил и перевыполнил. А через секунду мозги господина Колесника, ныне покойного, уже стекали по березе. Ох, я тебе доложу, и звук, когда с этакой силищей раскалывается черепная коробка. И — очки блестят вверху, на веточке...
— А что с Витьком? А Ренат? А эти двое, Дина и Дима? А Князь? А Цербер?
— Не слишком ли ты много, голубушка, вопросов задаешь? Тебе сейчас лежать надо. И отдыхать. А напрягаться — как раз не нужно. Да не волнуйся ты, все в порядке. От Ренатика тебе привет. Он, собственно, здесь же, за стенкой. И еще куча всяких приветов. Человеческих и нечеловеческих. А теперь спи. Выздоравливай. Завтра Борисов зайдет. Ругаться будет. Так что силы тебе очень даже понадобятся.