3
Трехэтажное детище отечественной биоспектралистики громоздилось до потолка. Первый этаж занимали великолепные компьютеры седьмого поколения — любой из них сам по себе мог быть предметом гордости. Выше, напоминая богоподобные конструкции органа, возносились комплексы анализаторов, перекрестные блоки спектрографов — трехмерное кружево блинкетных цепей, каждый кристалл которых, запросто называемый здесь «блином», выращивался специально, в течение недель, с заранее заданными уникальными параметрами, и был неповторим и незаменим. А сияющие рефлекторные кольца! А звонкие винтовые лестницы, уходящие к куполам энергосистемы! Гимн! Честное слово, гимн, застывший в воздухе! Кельнский собор!
— Готов! — доложил со второго этажа Володя Коростовец.
— Тоже! — звонко откликнулась Верочка с самого верха.
— Тогда врубаю, — ответил Симагин.
Врубить было непросто — Симагин в последний раз пробежал глазами по млечным путям индикаторов, бескрайним шахматным полям сенсоров, джунглям тумблеров.
— Кассеты?
— На исходящих.
— Вера?
— Генеральная готовность.
— Вводи, — велел Симагин и перекинул несколько тумблеров.
— Пошла кассета, — ответила Верочка. Зажегся рой индикаторов, и большой овальный экран внезапно пронзила ровная, как бритва, зеленая черта.
— Форсирую, — сообщил Симагин, чуть наклоняясь. Его руки замерли, пальцы растопырились и собрались вновь, примериваясь, и упали на пульт. Едва слышно зашлепали переключатели в недрах машины.
— Отсчет семь и двадцать четыре, — сказал Володя после короткой паузы.
— Блеск, — пробормотал Симагин сквозь зубы. — Матереем. Еще полгода назад как мучились с синхронизацией… Наложение?
— Полное, — восхищенно отозвалась Верочка.
— Блины?
— Разброс нормативный, как на параде…
— Внимание! Раскрываю.
Беззвучно разинулись и тут же снова сомкнулись ирисовые диафрагмы люков. Снова разинулись и снова сомкнулись в убыстряющемся темпе. Скоро они пропали, как пропадает в собственном мерцании пропеллер самолета; по залу лаборатории, дыша сухим шелестом, повеял легкий ветерок.
— Помехи?
— Ноль шумов, — отозвался Вадим Кашинский сбоку.
— Объединение.
Зеленая черта на овальном экране, не теряя безупречной прямизны, поднялась на два деления вверх.
— Есть рабочий режим, — сказал Симагин и встал. — Володя, от греха подальше, последите, пожалуйста, минут пять…
— Угу.
По звонким металлическим ступеням уже спускалась, размахивая полами белоснежного халата, надетого на что-то наимоднейшее и наимолодежнейшее, Верочка — маленькая, удивительно хорошенькая, чуть кокетливая и веселая, как всегда, — и, как всегда, глядя на нее, Симагин невольно заулыбался.
— Веронька, — спросил он, — проф сегодня собирался быть?
— Он звонил, Андрей Андреевич, что приедет ко второй серии.
Симагин покивал. Эммануил Борисович последнее время стал всерьез прихварывать…
— Из биоцентра не звонили?
— Звонили еще в пятницу, но вы так нервничали с перегревом того блина, что я не стала беспокоить. Все равно выходные. Я все записала в журнале, — она стояла в позе пай-девочки, и видно было: сейчас начнет отпрашиваться в читальный зал, чтобы посидеть в мороженице с Лопуховым из техотдела.
Вадик Кашинский, смеясь, поспешно двигался к ним.
— Опять любезничает с талантами! — громко сказал он. — Вера Александровна, я старый тертый ловелас и скажу без обиняков: это безудержный флирт!
Верочка отчаянно смутилась, покраснела даже.
— Да, — храбро сказала она.
— Лучше бы со мной, — трагически вздохнул Вадик. — Или аспирантке Карамышева с такой мелочью флиртовать зазорно?
— Неинтересно, — сказала Верочка. — Ты не душевный.
И, к удивлению Симагина, побежала по звонкой лесенке обратно.
— Достаются же кому-то такие девчата, — со вздохом сказал Вадик, провожая ее масляными глазами. — Я уж и так, и этак…
— Так Лопух же, — удивился Симагин.
— А что — Лопух? Если и было что, так давно кончилось.
— Да перестаньте, будет вам! Как это — кончилось…