— Я тоже не забываю, — кивнул Шаров. — Но у меня, в связи с этим, еще вопрос… Можно?
— Базарь.
— Я и отца помню. А у вас про отца в вашей замечательной нательной галерее ни гу-гу. Вы его не знали? Без отца выросли?
— Почему ж без отца, — пропыхтел Буча. — Был и отец. Но что про него? Скотником в колхозе работал. И меня хотел скотником сделать. Но я с детства потянулся к вольной жизни. Хотя, по правде сказать, в пятилетнем возрасте мне нравилось рулить кобылой. Бывало, стеганешь её кнутом: «Н-но, пошла, Сивка!» Или: «Тпру, стоять, кому говорю!» И верхом отец меня научил ездить. Ну, порол, конечно. Ты хлебни-ка еще разок, Воробышек.
— Спасибо, Виктор. Вот видите, какие у вас воспоминания отложились об отце. Можно сказать, очень позитивные.
— Ты на что намякиваешь?
— Я не намякиваю, а прямым текстом. Если пожелаете, я под надписью про вашу маму и про отца добавлю.
— А ты че могешь?
— Пожалуй, у меня получится.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Буча. — И че ты мне предлагаешь конкретно?
Шаров на секунду задумался.
— Значит, ваш отец в сельской местности жил?
— Ну да. И отец, и дед — все землю пахали. Я первым из нашей родни в город подался, — не без пафоса ответил Буча.
— Понятно. Предлагаю дописать. И в целом выйдет так: «Не забуду мать родную и отца крестьянина».
Буча почесал массивный затылок.
— Хм… Мне нравится, — он поглядел на сокамерников. — А пацаны? Не будем забывать мам родных и отцов крестьянинов?
Все согласно закивали. Даже шестерка, на которую Виктор Буча положил мощную длань, пригнулся и притих. Только один зэк, чернявый и горбоносый, по кличке «Врубель», признанный на зоне кольщик, сердито возразил:
— Не по понятиям. Причем тут отец-крестьянин? По-моему, авторитетные пацаны тебя не поймут.
— Слышь, че базарит? — повернулся Буча к Шарову. — Не в наших, мол, традициях.
— Но вы же, Виктор, достаточно авторитетны, чтобы самому создавать традиции, — нашелся Шаров.
— Хм, а ведь в натуре! Кто как не мы, воры в законе, должны их лепить?.. Ладно, коли. А ты, Врубель, закрой своё поддувало и тащи струмент.
Шаров наколол «отца-крестьянина» иголкой и тушью. Буча морщился, иногда поминал «бога-мать», а гравировщик думал: как же можно терпеть такую боль? Ради чего? Видимо, тщеславие свойственно ворам не в меньшей степени, чем всем остальным человекам. С того вечера он приобрел себе друга в лице Бучи, но и нажил врага в лице Врубеля. Потому что другие зэки захотели, чтобы наколки им делал именно он, Шаров. Но Глеб нашел способ помириться с Врубелем. Многих желающих отсылал к нему, осуществляя общую консультацию.
Прошел еще год, и Буча завел разговор.
— Ну вот что, Воробышек, не хрен тебе тут чалиться. Подадим твою кандидатуру на УДО.
К тому времени Шаров уже знал, что такое УДО — условно-досрочное освобождение, — но никогда не примерял к себе.
— А разве возможно?
— Для меня нет ничего невозможного. Вот я на днях кое с кем потолкую.
— Что ж вы себя не подадите на УДО? — спросил Шаров.
— У этих бюрократов не проканает, — проворчал Буча. — Я ж еще и половины срока не отмотал.
С кем он толковал, а может, вообще забыл про свое обещание, Шаров не узнал, но условно-досрочное ему вскоре оформили. Напоследок, Буча спросил, куда он намерен податься.
— Вернусь домой.
— А где это, скажи. Может, когда в гости заскочу.
Глеб сообщил точный адрес.
— А, ну гастролировал я в твоем городе. У меня там одна подстилка была, симпотная баба. Она сейчас салон красоты держит. Я помог ей с первоначальным капиталом. Как же её фирма называется, черт бы побрал мой дырявый котелок, — Буча поскреб затылок. — Как-то по имени. Её саму Фросей звали. «У Фроси»? Нет, не так. Или так? Что-то близкое к тому. В центре вашего города, в доме со шпилем… Хошь, ей маляву накатаю?
— Зачем? — не понял Шаров.
— Она тебя к себе возьмет. Будешь модным девицам тату на жопах колоть… Да и без малявы возьмет! Ты ей привет от «Пончика» передай. Она поймет. Только меня так называла.
На прощание Виктор Буча, он же Пончик, его обнял, крепко прижав к себе чудовищно толстыми и мощными руками, так что в груди у Шарова что-то треснуло и долго еще болело.
18. Возвращение и возрождение
Домой ехал поездом. И опять, как на зоне, ему досталась верхняя полка. Ночью не спал, слушал перестук колес и через все прочие мысли вдруг пробилась одна: «Теперь я опять окажусь ближе к Рите». Ворочаясь на жесткой полке, припоминал и анализировал те сведения, что получил от девушки. Морской порт на Черном море, теплоход в Анталию… Судя по всему, Рита говорила о Новороссийске. Шаров припомнил, что побывал там еще мальчиком; ездили всей семьей к другу отца, проживающего близ моря. От той поездки остались яркие впечатления: берег усыпанный ракушками, теплое море, крикливые чайки, живые папа и мама, сидящие на берегу; папа играл в шахматы с другом; а мама беседовала с его женой и часто поглядывала на детей, предупреждая: «Не заходите далеко!» Теперь в тех местах по бережку бродит Рита, нашедшая своё место в жизни.