— Вы поняли правильно...
Он не договорил. Шамурин резко бросил трубку на стол, шагнув к двери, рывком распахнул ее и, указав на ее пролет Кудрину, так же тихо, но с угрозой, произнес:
— Убирайтесь вон!
Кудрин растерянно встал, думая, что старик чего-то не понял.
— Простите!.. Но вы меня неверно...
— Вон! — повторил Шамурин с тем же жестом.
— Но что же я вам сделал?
И вдруг старик затопал по полу своими худыми ногами и пронзительно-тонко закричал:
— Вон! Сейчас же убирайся, каналья! Кровь мою покупать пришел?.. Кровь?.. Сгинь, рассыпься, лукавый!
Он шагнул к Кудрину и пахнул на него сивушным перегаром, перекрестил грудь мелким крестиком и тем же пронзительным фальцетом запел: «Да воскреснет бог и расточатся врази его», — наступая на посетителя и тесня его к порогу.
Озадаченный Кудрин, защищаясь от Шамурина поднятой к лицу левой рукой, выскочил в коридор. За ним мгновенно щелкнул засов, и голос, заглушенный филенкой, продолжал распевать псалом.
Кудрин чертыхнулся и бросился к выходу. На первом шаге он наткнулся на что-то мягкое. Оно жалобно пискнуло. Кудрин остановился в темноте.
— Кто тут?
Шамкающий шепот давешней старухи прошипел ему на ухо:
— Это я, батюшка... Да никак вы с художником поцапались?
Кудрин пожал плечами:
— Черт его знает. Сумасшедший он у вас, что ли?.. Выгнал меня без всякой причины. Что с ним?
— Господь ведает, батюшка. Только с тех пор, как у него дочка Татьяна Алексеевна померла, царствие ей небесное, он как бы с точки стронулся.
— У него дочь умерла?
— А как же... В запрошлом годе в воду бросившись. Враз супротив дома. Милиция набежала. Скорая помощь, народ, ан не тут-то было. Летом канал курица переходит, а утопленницы найти не могли. Только через три месяца у Екатерингофа вытащили... По одному надальону на шейке опознали, а то всю миноги объели, — тараторила болтливая старуха. — Вот он с того времени и не в своей жисти. Человек тихий, а как найдет это на него, — не дай бог. На племянницу мою, на хозяйку Лизавету Семеновну, с ножиком кидался... Пьет, почитай, без просыпу,— шептала старуха.
Кудрину стало противно оставаться в темной дыре коридора и слушать этот шепот, Захотелось на воздух, на свет. Отстранив старуху, он выскочил из квартиры, сбежал вниз и всей грудью вдохнул вечерний ветерок с Невы.
Ехать домой после происшедшего было невозможно. Вместо рассеяния и успокоения поездка окончательно выбила Кудрина из колеи, и он не знал, что делать. Ну-жно было придумать какое-нибудь нейтральное место, где провести сегодняшний вечер. Сев в машину, он сообразил, что еще не обедал, и ему сразу захотелось есть. Он решил заехать в Деловой клуб, а оттуда в заводской клуб, проверить то, о чем ему говорил в вагоне Половцев, тем более что жалобы на неудовлетворительную работу клуба ему приходилось слышать уже не раз от многих людей.
Подъехав к Деловому клубу, Кудрин отпустил шофера. Шофер, по свойственной всем шоферам заботливости к «своему» седоку, изумился и даже обиделся:
— А как же вы домой поедете, товарищ Кудрин? Неужто на трамвае?
Шофер презирал трамваи всем существом. Он смотрел на них, как мы смотрим на прабабушкины дормезы, и его сердце заливалось горькой желчью обиды от сознания, что директор может поехать на этой несовершенной и гнусной грохочущей колымаге, когда в наличности есть автомобиль. Но Кудрин успокоил его:
— Нет, товарищ Григорий. Я не знаю, сколько времени пробуду здесь, и не знаю, поеду ли отсюда домой. А кроме того, мне хочется пройтись пешком. Езжай.
Шофер недоуменно попрощался и уехал.
В столовой клуба Кудрин наткнулся на крупного инженера-электрика, только вернувшегося из заграничной командировки, и, пользуясь случаем поговорить с человеком, у которого много новых впечатлений, подсел и его столику.
Кудрин знал инженера как человека консервативного, плохо воспринимающего новые формы, и заинтересовался, как отразились в нем ощущения Запада.
Инженер подробно и обстоятельно говорил о необычайном росте техники в Германии. Его умиление перед изумительным расцветом металлургии и химии в стране, только что перенесшей тяжесть проигранной войны, граничило с фетишизмом, он становился поэтом, описывал оборудование заводов и фабрик, которые ему пришлось повидать. Рассказывал, он забывал о еде, цветная капуста стыла перед ним на тарелке, а он продолжал восхищаться и, вспомнив об отечественной промышленности, безнадежно махнул рукой.