Вспомните недавнюю еще историю гибели Крыжицкого. Вспомните: Франц Гальс, оба Тенирса и еще десяток голландцев писали в центре своих пирушек одно и то же хохочущее лицо. И ведь тип этого лица, наконец доведенный до совершенства, стал почти нарицательным.
И никто не боялся, что невежественный недоросль, думающий, что в искусстве обязательно нужно выдумывать небывалые откровения, обвинит Тенирса в плагиате у Гальса или наоборот. Они вместе создавали и усовершенствовали школу. Почему до сих пор еще высоко держится наше сценическое мастерство? Да потому, что мы считаем не грехом, а доблестью повторять приемы и технику наших великих актеров, не оригинальничая ради пустого оригинальничанья... Право, не знаю, поняли ли вы меня? Александр всегда говорит, что я умею думать, но лишена возможности связно выражать свои мысли.
— Ничего, — усмехнулся Кудрин, — хоть и путанно, но главное я понял. Это любопытно и, пожалуй, имеет смысл... Но, кроме всего, я спрошу вас о личном деле. А вы отвечайте напрямик.
— Пожалуйста, — просто сказала Бем.
— Я очень растревожился за эти дни, Вот оглянулся кругом, посмотрел, проверил и понял и свое и общее наше бескультурье. Хозяйство строим, а про культуру хозяйства забываем. Что толку в том, что построим небесной красоты дворцы, если в этих дворцах на наборный паркет сморкаются. Кто-то сказал, что раньше нужно потолки построить, а потом уже придумывать, какие узоры на них разводить. Чепуха! Нужно одновременно. И потолок и узор придумать, чтоб не опоздать. Фреска сырой штукатурки требует, по сухому потолку не напишешь... Ну вот, И потянуло меня к моей старой работе, к кистям. Только сомнение мучает. Не поздно ли вернуться? Сорок два года...
Маргарита Алексеевна внимательно взглянула на Кудрина и без улыбки сказала:
— Поздно? Малодушие вам не к лицу, Кудрин. Вспомните Гогена. Если вы серьезно...
— Совершенно серьезно.
— Тогда в добрый час. Поверьте, что это говорит друг... А теперь мне пора на спектакль.
— Я выйду с вами, — сказал Кудрин.
— Выйдете? Но вы же нездоровы.
— Пустяки. Мне на воздухе станет лучше.
Кудрин помог артистке одеться, и вместе они вышли на вечереющую улицу.
13
Проводив Маргариту Алексеевну до театра, Кудрии простился с ней и подозвал извозчика. У него созрело решение отправиться к Никитичу и поговорить с ним, Ои любил и уважал этого старого, ясного человека, отдавшего партии сорок лет своей жизни и бывшего для Кудрина как бы партийной совестью.
Он застал Никитича дома, в маленьком чуланчике за станком. Старик, руководивший работой крупного оптического предприятия, помимо административной работы находил время для кропотливой возни с проектированием и сборкой фотообъективов и часами возился, прилаживая и пригоняя линзы в десятках комбинаций, Никитич, не отнимая ноги от педали станка, кивнул гостю:
— Здравствуй, милый! Ну, как дела? Поуспокоился или нет?
— Почти успокоился, — сказал Кудрин, — вернее, нашел способ успокоиться. Ты мне можешь уделить пол-часа, Никитич?
— Ух, как шикарно! Прямо как в посольстве. «Не можешь ли уделить», — передразнил он Кудрина. — Чего там уделять. Садись вот на табурет и вываливай.
— Ладно, — отвечал Кудрин, садясь, — дело вот какое, Никитич. Бросить я хочу директорство к чертовой матери.
Никитич повернул голову, прищурился и опять стал чем-то неуловимо похож на Ленина.
— Ой ли! — протянул он. — Что так загорелось? Или тоскуешь по поэзии?
— Нет,— твердо сказал Кудрин, — не тоскую. Работа в тресте мне по душе была, и сейчас мог бы работать и честно и крепко, пе скучая и не томясь. Вопрос в степени полезности. Где лучше? На какой работе больше толка?
— А разве толка мало?
— Да нет. И толк есть, и охота есть. Но есть еще большая охота. Помнишь, как я у тебя ночевал — о чем говорили.
— Помню, — не спеша ответил Никитич, смотря линзу на свет, — помню.
— Ну вот. Раз помнишь — напоминать не стану. Вот мы тогда с тобой еще утром о культуре нашей говорили, о том, что ее строить чистыми и своими руками надо. Так кажется мне, что руки мои к этому делу пригоднее, чем к тресту.
— Подумал как следует? — спросил Никитич, как будто вскользь, но в вопросе Кудрин уловил острое вниманием, и это обрадовало его.
— Подумал. Много думал. Боялся, что действительно у меня уклончик какой-то какой гниловатый начался. А теперь, подумавши, знаю ясно, что иду поправильному. Тянет к прежней работе, к профессии, к художеству. Натолкнули кой-какие случайности, кой-какие наблюдения.