Тарас с достоинством выслушал все и сказал, наивно моргая ресницами:
— А я думал, что вы хотите в воскресенье идти на матч. Играет команда ЦВСК[11] против лодзинской команды «Текстильщик».
Настало гробовое молчание.
— При чем тут матч? — пробормотал через минуту Збоинский, с учтивым безразличием подняв левую бровь.
— Как при чем? — поразился Тарас. — Ведь я же вам говорил, что отец Баси служит в Комитете физкультуры.
— Гм… — буркнул Кузьнар встрепенувшись. — Ну и что?
— Ну, и может доставать бесплатные билеты на матч.
В четырех душах некоторое время происходила отчаянная борьба. Наконец у Свенцкого вырвалось каким-то клокочущим звуком:
— Достал?
Тарас спокойно вынул из кармана пять бумажек и зашуршал ими с миной демона-искусителя.
— Но объяснения на ячейке ты все-таки дашь! — сказал Кузьнар, не сдаваясь, и протянул руку.
Тарас вздохнул и роздал билеты. Через минуту они все, примиренные, взявшись под руки, с увлечением болтая и пугая воробьев, прыгавших среди сухих листьев, уже шли вразвалку к остановке трамвая на Роздроже.
Глава пятая
Проработав неделю в «Народном голосе», Павел стал несколько по-иному представлять себе свое будущее. Лицо, которое виделось ему в мечтах, — его собственное лицо с решительным выражением, подобающим партийному руководителю, теперь расплывалось в тумане, как это бывает с отдаленными предметами. Его томило какое-то неопределенное чувство. Разочарование? Уныние? Такое предположение привело бы Павла в ярость. Ничего подобного! Все складывалось как нельзя лучше. Он — сотрудник редакции одной из варшавских газет. Это сулит вдвое больший заработок, чем он когда-либо мог надеяться.
В кармане у него новенькое удостоверение. Словом, путь к победам перед ним открыт.
В первый день у него был короткий разговор с секретарем редакции Лэнкотом. Секретарь принял его между двумя совещаниями у себя в кабинете, куда каждую минуту входил или заглядывал кто-нибудь. Лэнкот был любезен, обещаний надавал много, но Павлу все же казалось, что к нему отнеслись без должного интереса. Он сидел у стола против Лэнкота и силился приковать к себе его внимание спокойным и внушительным взглядом из-под нахмуренных бровей, но это почему-то не получалось.
Лэнкот одобрительно кивал головой, отвечая в то же время на беспрерывные телефонные звонки, и сразу согласился поручить Павлу желательную ему работу: «Да, да, конечно, репортаж о районах нам крайне необходим». Павел готовился к обстоятельной беседе, у него был в запасе целый ряд революционных постулатов и соображений касательно новых задач современной прессы, и он уже посмеивался про себя, воображая, какую мину скорчит этот опытный специалист, когда поймет наконец, с кем имеет дело. Но, к его великому удивлению, ничего подобного не произошло. В разгаре беседы, не успев докончить фразы, он остался один в кабинете и терпеливо ждал возвращения Лэнкота, которого куда-то вызвали. Прошло полчаса, в кабинет все время входили люди, принося бумаги или забирая те, что лежали на столе, не обращая на Павла ни малейшего внимания. Наконец он узнал от секретарши, что редактор Лэнкот уехал по делу и вернется только к вечеру. Павел покраснел и, чтобы скрыть смущение, буркнул, что ему это известно. Секретарша, красивая девушка с коротко подстриженными волосами, посмотрела на него с хитрой усмешкой.
В последующие дни работы в редакции он познакомился со всеми сотрудниками, и впечатление было такое же: с ним вежливы, но все заняты своими делами и им не до него. Редакция помещалась в большом, недавно отстроенном доме неподалеку от угла Кредитовой и Мазовецкой. На трех ее этажах царила непрерывная суета, люди приходили, уходили, кричали в телефоны, носились по коридорам и, налетая друг на друга, торопливо перебрасывались отрывистыми фразами, которые Павлу частенько были непонятны. Он утешался мыслью, что это — дело привычки и вначале всем бывает трудно.
Он написал две короткие заметки о культурной и общественной жизни в П. (у него имелся свежий материал) и, пользуясь случаем, задал перцу тамошним бюрократам, с которыми он давно вел войну. Оба репортажа были напечатаны в сильно сокращенном виде, и все критические замечания вычеркнуты. Не найдя их в тексте, Павел в первый момент возмутился и хотел требовать объяснений у Лэнкота, но, подумав, решил повременить: Лэнкот, вероятно, сам выскажет ему свои соображения, незачем начинать сразу с пререканий.
Однако не только Лэнкот, но и вообще ни один человек в редакции не сказал Павлу ни слова о напечатанных заметках. Павел все больше недоумевал; пожалуй, это удивляло его даже больше, чем задевало. Он терялся в догадках: как же относятся к нему новые знакомые? Ведь они уже его, наверное, заметили. А ему важно было узнать их мнение. Он хотел поглядеть на себя их глазами — пусть бы даже натолкнуться на неодобрение или отпор. А вместо этого встречал молчание и то приветливое безразличие, когда тебе начинает казаться, что ты прозрачен и люди смотрят сквозь тебя. Павлом овладело беспокойство; он похож был на человека, который забыл, какое у него лицо, а под рукой нет зеркала. Он не находил ни в чьих глазах подтверждения той оценки, какую давал себе сам, но эту оценку и не оспаривали тоже. Павел приуныл и даже немного похудел. Он стал подозревать за всем, что делалось в редакции, какой-то безмолвный сговор, существовавший задолго до его появления. Он готов был поклясться, что жизнью редакции управляют какие-то скрытые от его глаз законы, более реальные, чем слова и взгляды, которыми люди обмениваются в его присутствии. И он решил запастись терпением: надо делать свое дело и наблюдать.