— Не надо, оставь… — сказала она шопотом и опустилась на колени, чтобы собрать с пола черепки чашки, которая выпала у нее из рук.
Моравецкий стоял над нею, протирая очки о рукав пиджака.
— На Новом Свете я вчера видел в витрине такую точно, завтра зайду и куплю.
Он зашагал из угла в угол. Остановился. «Нет, это не нафталин… А удастся ли купить одну чашку? Может, она из сервиза, и ее не захотят продать?»
— Все-таки надо тебе увидеться с Дзялынцем. Он завтра будет в школе?
— Кажется, у него урок в десятом «А». Не то второй, не то третий.
«Такая чашка стоит самое большее два-три злотых, — соображал он мысленно. — А Кристине будет приятно, что я не забыл».
— Ведь вы с ним были друзьями, Ежи. Так постарайся же его убедить. — Кристина говорила своим обычным тоном. Должно быть, ему только показалось, что у нее тряслись руки, когда она собирала черепки.
— Это он, а не я должен постараться. — Моравецкий пожал плечами. — Он не верит, что я могу думать иначе, чем он. Всякому другому верит, а мне — нет. Я, по его мнению, должен разделять его взгляды… А если нет, — значит я лгу!
— Никогда он ничего подобного не говорил!
— Не говорил, потому что он уже сам себя перестал понимать. Он попросту болен. Не надо быть врачом, чтобы это заметить.
«Разве я не прав? — проверял себя Моравецкий. — Все, что я говорил, кажется, очевидно и справедливо. Так почему же она смотрит на меня так, как будто я собственными руками распял Дзялынца на кресте? А ведь он ей никогда не нравился».
— Тебе может понадобиться друг, Ежи.
— Обо мне не беспокойся. Мне вполне достаточно тебя.
Кристина вытерла руки и снова села у стола. Моравецкий ей улыбнулся, но она отвела глаза. Вот так же она отвела их много лет назад, когда он сделал ей предложение. Затуманенный, взволнованный девичий взгляд из-под ресниц… «Да, это правда, — подумал Моравецкий, — мне нужна только твоя дружба».
— Я — другое дело, — сказала Кристина. — Тут тебе не придется ничего решать. А насчет Дзялынца тебе надо принять то или иное решение.
— Вот именно — то или иное! — ворчливо повторил Моравецкий. — А, впрочем, — он развел руками, — я ведь еще не знаю подробностей. Завтра все узнаю в школе. И после уроков потолкую с мальчиками. Попробую…
К его удивлению, Кристина взяла папиросу из пачки, которую он оставил на столе. — Гм! — он недоумевающе вздохнул. Она курила только в очень редких случаях.
— Тебе вправду так нужна моя дружба, Ежи?
Он смотрел на нее сквозь очки и молчал. Никогда еще Кристина не задавала таких вопросов.
— А тебе вправду нужны хлеб и вода? — отозвался он через минуту, беря ее за руку. «Не надо бы об этом говорить, — мелькнуло у него в голове. — О таких вещах говорят только на сцене, и мы не сможем избежать театральности…» Он выпустил руку Кристины — и тут же испугался, как бы это ее не огорчило. Взял нож и снова принялся разрезать страницы.
— Без хлеба и воды жить нельзя, — сказала Кристина. — Но, пожалуй, только без хлеба и воды.
— Значит, ты для меня — хлеб и вода.
Кристина не смотрела на него, и он был ей за это благодарен.
— Что ты делала после службы? — спросил он осторожно.
— Я тебе не так уже необходима, как ты думаешь, Ежи. Просто ты привыкаешь к людям, к вещам… и дорожишь тем, что привычно… Да, да, именно так. Ведь ты близорук, мой бедный Ежи, и видишь только то, что близко, под рукой. А я была ближе всего…
— Была? — шопотом повторил Моравецкий. Он вдруг понял, что разговор этот становится каким-то новым, нежданным событием в их жизни и предотвратить его уже нельзя, слишком поздно.
— Что случилось, Кристина? — спросил он тихо.
— Осторожнее, ты прожжешь дырку в рукаве, — сказала Кристина. Он смотрел на ее руку, пока она стряхивала с его рукава крошку горящего табака.
— Нет, ничего, следа не останется.
Моравецкий выжидательно молчал. Во всем, что говорила Кристина, таилось сегодня что-то неясное, как этот преследовавший его запах в комнате. Дело шло не о правде их отношений. На правду эту не могли повлиять никакие факты. Они с Кристиной были как двое людей, которые много лет утоляют жажду из одного и того же источника. И вкуса воды они не ощущали — ведь воду ценят за холод и чистоту, и то лишь тогда, когда ее не станет. А он и вообразить себе не мог, что ее может не стать. Они пили ее изо дня в день, без особой жажды, но им этого было достаточно и они не испытывали других, более сильных потребностей.
Моравецкий снял очки и протер их носовым платком. Нужно было еще проверить реферат Вейса об экономических причинах французской революции. У мальчика мысли бегут слишком быстро, это сказывается на его слоге. Вот уж полная противоположность Антеку Кузьнару!