Он позвонил Лавинию.
— Полагаю, вы знаете, что случилось? Это все тот же центурион? — спросил Габиний. Он сдерживался, поскольку уже успел задать Лавинию хорошую взбучку. — Как вы могли проявить подобный непрофессионализм? Вы должны были точно знать, кто может там появиться, а не только — если все пойдет по плану!
Повторяться он не любил.
Примерно то же он говорил Туллиоле, но в более мягкой форме, потому что она была такая красавица.
Голос Лавиния звучал напряженно.
— Мы стараемся, но не забывайте, что он знает. Дома не появляется, а его машину сегодня днем мы нашли на Авентинском холме.
— Тогда проследите за его друзьями… родственниками. Должен же он был куда-то поехать, ему нужно еще двенадцать часов, если он думает что-то доказать.
— Мы делаем все возможное.
Габиний выключил дальнодиктор, чувствуя незнакомое ему предвестие надвигающейся опасности, Лавиний боялся, но явно не его.
Иногда Габиний в шутку говорил, что никто, никто кроме него во всей империи не справится лучше с любым делом. Но это была шутка только отчасти. На самом деле он добродушно давал понять: посмотрите, как я любуюсь собой, но что правда, то правда.
Он связался с Ренатом и договорился встретиться немедленно в главном управлении охраны, так чтобы он собственными глазами мог убедиться, что они предпринимают… они уже потратили немало его денег; Ренат говорил с явной неохотой, и это встревожило Габиния — если ублюдки думают, что теперь они могут умыть руки…
Время, впрочем, еще было; они вели его с того момента, как он внезапно появился на Форуме. Все еще можно было поправить.
Но он еще не успел одеться, когда снова зазвонил дальнодиктор.
— Это Туллиола, — раздался испуганный шепоток. — Он здесь. Я должна идти.
— Что?
— Он здесь.
— Уже?
— Я, конечно, пыталась его задержать… но не успела. Они везут Вария.
— Даже часа не прошло… — с каким-то суеверным трепетом прошептал Габиний. Но все же выключил дальнодиктор. Она не нуждалась в его помощи, даже если бы он и мог помочь ей. Он был уверен: Варий не знает, что Туллиола замешана в этом деле.
Габиний остановился, поджав губы, неохотно просчитывая возможные варианты: что мы выиграем, если уберем Вария, если это еще возможно? Пребывая в нерешительности, он снова попробовал позвонить Ренату и спросил более вкрадчиво, чем обычно:
— Насчет Вария. Можем мы найти человека в тюрьме, который бы?..
На сей раз Ренат не стал скрывать, что хочет отделаться от него.
— Кто, по-вашему, теперь за это возьмется? — прорычал он, и линия отключилась. Последнее, пожалуй, даже больше, чем слова Рената, действительно потрясло Габиния.
Весь покрывшись потом, он привалился к столу, как будто пытаясь его передвинуть. Он был не дурак и заранее обдумал, что станет делать, если подобное произойдет, деньги всегда были у чего наготове. Но отступаться было так тяжело — мешал оптимизм, подсознательный и неумолимый. Он по-прежнему считал, что все еще можно разрешить, если быть достаточно энергичным и внимательным. Оглянувшись, он подумал: останься, даже пойди в суд; потяни время, это всего лишь вопрос денег.
Но нет, нет, сказал он себе. Когда наступают такие времена, приходится признать это. На какую-то долю секунды Габиний положил голову на стол — раньше, сколько он помнил, он никогда так не делал. Конечно, он пытался защитить собственную империю, конечно, хотел попасть в Сенат — но будущее, будущее… Ярость и жалость к Риму переполняли его. Великий город погибнет, погибнет, больше никому не было до этого никакого дела.
Он снова позвал раба.
— Уложи мой чемодан и приготовь машину.
Несмотря ни на что, он хмуро испытывал даже некоторое облегчение, узнав о судьбе Вария. Он и вправду надеялся, что есть способ оставить его в живых, и жалел беднягу, когда показалось, что это невозможно. Он не хотел ненужных смертей. Более того: он наверняка знал, что Варий никогда не простит его, но у Габиния теплилась надежда, что со временем, когда Варий станет старше, он хоть немного уразумеет, как на самом деле устроен мир. И ему нравилось думать, что в этом будет заслуга его, Габиния.
Он босиком прошлепал к сейфу и взял все.
Потом ласково разбудил Гельвию:
— Мне срочно позвонили. Еду в Комум. Вернусь через пару дней.
Гельвия неподвижно уставилась на него и ничего не ответила. Догадалась, наверное, подумал Габиний, а теперь слишком боится что-либо сказать, и это внезапно вывело его из себя. Что ж, поступай как знаешь. Почувствовав неожиданный прилив нежности, он захотел пойти и попрощаться с детьми, но он никогда не сделал бы этого перед деловой поездкой: не стоит их без нужды беспокоить. Пусть лучше побудут одни, пока его нет, но рано или поздно, как устроится, он заберет их. Но все же он на мгновение задержался на площадке, с тоской глядя наверх, где были их комнаты. Потом поднял два уложенных чемодана и стал спускаться.
Шофер удивленно остался стоять на ступенях дома. Проезжая через ворота, Габиний разбудил павлинов, и те раскричались. Уже давно он никуда не ездил сам и, наверное, в те поры был похудее, потому что сейчас ему было тесно за рулем. Ни в какой Комум он, конечно, не поехал. Упрямо направляясь к побережью, он досадливо поглядывал на свое тело: да, труднехонько ему будет смешаться с толпой. Терранова, подумал он, вот где простор. Возможно, в нихонской части будет даже безопаснее, Габиний надеялся, что там есть места, где римские ценности успели укорениться, — ему хватит, чтобы чувствовать себя как дома.
Остановившись в Остии, он поспешил на пристань. Он отпер ворота перед сходнями на свою увеселительную яхту, выгрузил чемоданы с деньгами и одеждой на палубу, швырнул их на плюшевые сиденья каюты. Завел двигатель, мощный, к нему он привык больше, чем к машине. Само собой, яхта была отличная, и он быстренько окажется где-нибудь далеко отсюда.
Но едва яхта успела вспороть блестящую черную воду, как наперерез ей метнулись два катера береговой охраны, и собравшаяся на причале группа людей закричала, чтобы он остановился и вышел; они целились в него. Он проклял Лавиния и Рената, и всех остальных, бросивших его в решающую минуту. Он поклялся себе всем, что только ни есть на земле и на небесах, почти отчаявшись — и все же не до конца, даже сейчас.
Он заглушил мотор и медленно, бочком выбрался на палубу, широко разведя руки, но они все равно открыли огонь.
Первые пули застряли в тяжелой броне его плоти, так что он успел страшно удивиться, прежде чем еще две одновременно прошили его череп и отшвырнули за борт, в море.
СИВИЛЛА, КИСТОЧКА И МАРСОВО ПОЛЕ
Варий шел по римским улицам. Стоял декабрь, но сегодня холодный воздух был голубым и стеклянистым, и облаченный им город казался странно изысканным и чистым. Варий смотрел на все вокруг как на тонкую, хрупкую чеканку, на которую и смотреть-то надо осторожно — осторожно, но недолго. Как тогда у себя в квартире, в день ареста, он с неохотой позволял взгляду подолгу останавливаться на чем-либо. Он шел так отчасти затем, чтобы устать, а затем, если повезет, уснуть, а отчасти затем, чтобы показать, что никто и ничто не может помешать ему.
Отец поехал к нему на квартиру, чтобы забрать кое-что из одежды и других вещей. Варий до сих пор не мог там появляться, как все еще не мог прямо смотреть в лицо Марку, родителям Гемеллы и Розе, с которыми придется иметь дело, когда дойдет до того, чтобы наконец все разобрать и решить, как быть с вещами Гемеллы. Но он займется этим скоро; он сознавал, что какие-то решения начинают созревать сами собой; он уже почти представлял, какие именно из ее вещей оставит у себя, по крайней мере пока, а какие отправят по коробкам, хотя пока даже не знал, куда эти коробки отправятся.
Он собирался рассказать родителям самую малость, поберечь их — и в конце концов рассказал все. Мать упрямо копалась в туманных местах его рассказа, а когда он пробовал думать о совершившейся лжи, его голова отказывалась работать, словно все могло произойти только так, а не иначе. И это отнюдь не казалось ему благом. Он все еще злился на себя за это, думал, что ему следовало быть более решительным и находчивым. Он оставался с родителями с того момента, когда приехал к ним из дворца, еще до зари, под крики удивления и радости.