Он шел, согнувшись под бременем тяжкого раздумья.
Улица была равнодушна, выбеленная полуденным зноем. Горло пересохло от жажды. Сначала к отцу в мастерскую — напиться, оглядеться!
В мастерской духота. Явился новый заказчик.
И какой!
Он стоит, широко расставив ноги, среди обрезков дрянной материи, повернувшись к Павлу плотной спиной. Павел сразу узнал его и вздрогнул. Что ему надо? Заказчик болтает без умолку, несет чепуху.
Ему отвечают скупо. Портной стоит перед ним на коленях и полотняным метром измеряет длину брюк, потом записывает в растрепанный блокнот.
Отец молча взглянул на сына и нахмурился.
Впрочем, молчат все. Только новый заказчик Рейсек весело размахивает руками.
И болтает, болтает, болтает.
— Вот я и говорю себе: где еще искать портного, если он у тебя под носом. И явился к вам, хозяин! Постарайтесь сделать из меня франта!..
Никто не смеется, в паузах между его фразами стоит глухая тишина. Слышно, как Пепик, вытаскивая наметку из недошитой суконной жилетки, простуженно шмыгает носом. Большая муха, одуревшая от духоты, с жужжанием бьется в оконное стекло. «Бззз… бзз…» Чепек упирается тощим животом в портновский стол, мнет пальцами материал, подносит его к близоруким глазам и с видом знатока кивает головой. «Гм, гм…»
— Что скажете? — спрашивает Рейсек. Он вытаскивает из кармана пакетик с конфетами и с наслаждением засовывает одну в рот. Сластена!
— Ничего отрезик, а?
— Мечта, — с каменным лицом подтверждает подмастерье, избегая молящих и предостерегающих взглядов хозяина. — Такого сегодня в магазинах не купишь.
— Еще бы… — картаво бахвалится Рейсек — конфета мешает ему говорить, — но что-то не нравится ему в этом ответе. — А что вы, собственно, имеете в виду? Он у меня лежит уже давно… Попрошу вас сделать костюм как можно скорей. Есть причины. А… что касается денег — наличными!
— Как бы вам не вспотеть в нем, — заботливо замечает Чепек и отодвигает материал.
— Думаете? — безучастно взглянув на него, спрашивает Рейсек.
Портной судорожно кашляет, Чепек понимает, что означает этот кашель. Портной пытается заглушить опасный разговор.
— Лето, говорят, жаркое будет — по столетнему календарю, — поясняет Чепек серьезно и стучит пальцем по отрезу. — Камвольная шерсть!
— Ага!
— Что вы изволили сказать?
— Ничего. Я только сказал — ага!
— Ага! Один тоже недавно сказал «ага», и для него это плохо кончилось. А ведь был малый не промах. Да-а-а, сегодня лучше…
— Доморощенный Швейк.
— Вот как? А что, собственно, вы имеете против Швейка?
— Болван, — отвечает Рейсек. — Опасный. Многие сейчас швейкуют. Шутят. Национальная болезнь. Можешь думать что тебе угодно, черт подери, но глупости брось. Начнет как Швейк, а кончит как саботажник, как подрывной элемент, на виселице. Жаль мне чешские головы, ей-богу!
— Конечно, — соглашается Чепек, — очень жаль…
— Вы, уважаемый, желаете две пуговки или одну? — вмешивается портной, отирая потный лоб.
— Одну! — отрезает заказчик и продолжает: — Война! Ужасно! Кто знает, чем все это кончится…
— Что? Война? — удивляется Чепек. — Абсолютно ясно! Газеты пишут…
— Конечно! Но ведь нужно соображать, соображать нужно, — распаляется от собственных слов заказчик. — Наши не желают оценить, что им не надо валяться в окопах! Руки у них чешутся… Не ценят, что могут спокойно жить…
— Я бы сказал, что они недостаточно благодарны за то покровительство, что нам оказывает Германия.
Рейсек на мгновение умолкает и, вперив в Чепека задумчивый пристальный взгляд, пожимает плечами.
— Естественно, национальные чувства. Я, конечно, их разделяю — пожалуйста! Но ты смотри на вещи трезво! Реалистически. Им некогда с нами возиться, у них и так дел по горло! Стенку лбом не прошибешь!
— Святые слова, — страстно подхватывает Чепек.
— В конце концов, ни одно государство не станет терпеть анархии. Представьте, нашелся и такой, что спрятал в спинке кровати винтовку… Винтовка старая, наверное, еще времен Тридцатилетней войны. Хлам. Вообще не стреляет. И они хотят идти против танков и самолетов. Сумасшедшие! А находятся и такие, — добавляет он, помолчав, — которые скрывают у себя непрописанных. И даже жидов! Вы понимаете? А потом их… потом… а ты ума не приложишь, как таких безумцев, мечтателей, фантазеров предостеречь.