Все завтра в издательство и наконец завершаю все это, к черту, или же оно меня просто убьет, завершу век свой...очень быстро. Итак состояние все хуже, к черту эти рассказы, к черту этих детей, не таких как Гришка, обласканных, прилизанных и вежливых, к черту их родителей...к черту это все.
Я не найдя, что сказать уже почти мертвенно бледному ребенку, просто покинул его, но на следующий день не пришел, и на следующий и так прошло почти полгода, я не выходил из дома, лишь забрел в издательство, забрел, сказал что нужно издавать, отдал им копию уже законченной работы, а сам забрал какие-никакие деньги и заперся в квартирке. Не знаю, лучше бы я ходил по городу, с друзьями, общался с врачами и прочими, нежели так, но...но ладно, это мой выбор. Богуян, помощник Андрея Викторовича заносил мне лекарства, соседка по лестнице милая Катерина помогала едой, а я сам, обросший волосами, с черными от бессонницы глазами, тихо благодарил её...
Я спрятавшись от всех, спрятавшись от проблем мира, своих и чужих просто закрывшись в четырех стенах, даже не знал, что Гришка. Тот мальчик живущий уже черт знает сколько на улице, умер прямо там, ждал моей помощи ведь, ждал может помощи хоть кого то...А я его таким образом бросил, бросил народ таким образом, не помог, хотя обещал, кто я после этого? Чего стоит моя проблема, чего стоят вообще любые меркантильные проблемы, Гришка этот, хороший мальчик, мог бегать по городу с другими мальчишка, смеяться, читать книги, бог с ними, даже может мои, мог жить. Вместо этого он лежал без ног, в какой-то подворотне, где только ленивый не...ох...господи, в этой подворотне он и окоченел. Ближе к полуночи, некоторые люди, кажется, слышали даже жалобный, не то вой, не то стон Гришки, который звал на помощь, кого-то, может даже меня, но никто не приходил. Я не слышал, кто-то другой может тоже, а третьим? А третьим может и не нужен был этот Гришка, чего в нем, он ведь не бегает, лежит себе милостыню просит, каждому бы кто так говорит камнем в голову кинул, так только предатели говорят, так турки могли говорить, враги наши....но не мы...нет, не местные люди, не мои товарищи, не Андрей Викторович, не Надежда моя любимая, не милая Катерина...нет, не я, я не мог этого говорить, никто...это точно, никто.
Глава 6
В дверь мою постучали, слабенько так, будто бы и не хотели, впрочем, может ошибка? Но нет, снова слабенький стук, девичий я бы сказал. Неужели Надежда? Может приехала, как бы я рад был, как бы я счастлив...ну а может Катерина, давно не встречал её, следует наверно по крайней мере поблагодарить девушку, помогала мне...а я просто...я просто молчал. Лишь кивал и закрывал дверь...
Встав с кровати, я медленно поплелся к двери, в глазах все плыло, в груди что-то болело и тяжким грузом оттягивало будто бы всего меня, куда-то вниз, упасть бы сейчас и не вставать. Вот что оно говорило. И явно хотело.
За дверью как я и предполагал, стояла Катерина, смущенно она протянула мне письмо и тихим голосом сказала:
"Всеволод Михайлович, это Андрей Викторович передал, говорит важное письмо, нужно бы прочитать вам...Простите, ежели побеспокоила."
"Нет...нечего, все в порядке, спасибо за все тебе...спасибо Катерина"
Хотел было я даже упасть к ней в ноги, расцеловать их, пусть за сумасшедшего сойду, пусть что угодно подумает, помогала ведь она мне, пусть может сама так и не считает. Но нет, я лишь кивнул и закрыл дверь.
Письмо это было от Надежды, несказанно рад я был ему, давно уже не видел её подчерка, давно не чувствовал запаха её от бумаги. Ниже части текста из письма:
"23-го <марта 1888 г.>
Здравствуй Всеволод
Твой доктор сообщил, что тебе как никогда нужна поддержка и помощь, но ввиду твоего характера, состояния ты просто не в силах принять её или попросить сам. Но я твоя любящая жена, поэтому бросить тебя в такой сложный для тебя момент не могу, ты уже бился с болезнями без меня, но продолжительно и долго, знай что за тебя волнуется вся твоя семья, все мы не находим себе место, до некоторого времени мы не знали куда писать тебе, не знали адреса, но теперь мы выезжаем все к тебе, жди нас завтра ближе к утру на вокзале Н
Твоя Н.М"
Я отложил письмо и горько заплакал. Не знаю, отчего...просто заплакал, от безысходности, слабости, бессилия себя и народа, бессилия всей интеллигенции, всей страны и всех людей.
Бессильны мы, и никогда другими не будем
Слабость наша часть, как душа и счастье
Смерть ведет нас на наше распутье
Пустое, грязное, как вся наша жизнь
Пустое и грязное, как кабак в Петрограде
Пустое и мертвое...пустое...и...мертвое...
(повтор этих строк 77 раз) В этот момент дневник обрывается, кто знает конкретно, с какой целью он записывался, но кажется, записывался он в период самой жесточайшей депрессии автора, заведшей его, как мы предполагаем в самую глубь мироздания, в самую глубину мыслей, ежели такая глубина вообще есть.