— Эй, мать! — раздался мужской голос. — Давно ты здесь?
— Давно. Не задень шест, а то повалишь мне белье!
— Мальчишку видела?
— Какого мальчишку?
— Молодого, но высокого, как взрослый. С пушком на подбородке. В набедренной повязке, без сандалий.
— Кто-то,— Торби услышал безразличный женский голос, — промчался тут, словно за ним черти гнались. Я не успела его разглядеть, веревку натягивала.
— Так это он и есть, наш мальчишка! Куда он делся?
— Прыгнул через забор и шмыгнул между теми домами.
— Спасибо, мать! Пошли, Джуби!
Торби ждал. Женщина продолжала возиться, стоя на корыте; дерево скрипело под ее ногами. Потом она слезла на землю и села на корыто. Легонько постучав, она тихо сказала:
— Сиди где сидишь, — и мгновение спустя Торби услышал, как она уходит.
Торби дожидался ее, пока не заныли кости. Но он решил сидеть до темноты. Конечно, был риск попасться ночному патрулю, который после наступления комендантского часа останавливает всех, кроме знати, но выбраться отсюда засветло было и вовсе невозможно. Торби не мог понять, с какой стати ради него объявили общую тревогу, но выяснять это ему совсем не хотелось. Время от времени он слышал, как кто-то — может быть, та женщина? — ходит по двору.
Наконец, примерно через час, он услышал скрип несмазанных колес. Кто-то постучал по корыту.
— Когда я подниму корыто, сразу же прыгай в тачку. Она прямо напротив тебя.
Торби не ответил. Дневной свет резанул глаза, он заметил маленькую тележку и в следующее мгновение уже сидел в ней, прижавшись ко дну. Сверху на него навалили кучу белья. Но прежде чем белье закрыло ему обзор, он увидел, что корыто со всех сторон обвешано веревками, на которых висели простыни, скрывая его от постороннего взгляда.
Чьи-то руки разложили вокруг Торби тюки, и он услышал голос:
— Сиди тихо и жди команды.
— Хорошо, и миллион благодарностей! Когда-нибудь я отплачу вам за вашу доброту.
— Забудь об этом, — женщина тяжело вздохнула. — У меня когда-то был муж. Теперь он на рудниках. Меня не интересует, что ты там натворил. Но патрулю я никого не сдам.
— Ой, я очень сожалею...
— Умолкни!
Маленькая тележка затряслась, подскакивая на ухабах, и вдруг Торби почувствовал, что под колесами — ровное покрытие. Иногда они останавливались; тогда женщина брала один из тюков, уходила на несколько минут, возвращалась и сваливала в тележку кучу грязной одежды. Торби ждал с профессиональным долготерпением нищего.
Прошло немало времени, прежде чем повозка опять запрыгала на ухабах. Наконец она остановилась, и женщина вполголоса сказала:
— Как я скажу, прыгай вправо и уходи. Да поживее.
— Понял. Спасибо!
— Молчи!
Тачка прокатилась еще немного, замедляя ход, и женщина скомандовала:
— Давай!
Торби мгновенно отбросил узлы с бельем, выпрыгнул и приземлился на ноги. Прямо перед ним виднелся проход между двумя зданиями, ведущий на улицу. Торби рванул по нему, не забыв оглянуться через плечо.
Тачка скрылась за углом. Мальчик так и не увидел лица ее хозяйки.
Два часа спустя он оказался в знакомом районе. Опустившись на землю рядом с Баслимом, Торби сказал:
— Плохи дела.
— Почему?
— Ищейки. Их там было целое полчище.
— Подайте, благородный господин!.. Ты проглотил записку?.. Подайте во имя ваших родителей!
— Конечно!
— Держи горшок! — Баслим стал на руки и одно колено и пополз прочь.
— Пап! Давай я тебе помогу.
— Оставайся на месте.
Торби остался, обиженный тем, что отец не захотел выслушать его рассказ. После наступления темноты он поспешил домой. Баслим сидел в кухне-ванной среди вороха барахла и нажимал кнопки диктофона и проектора одновременно. Торби взглянул на проецируемую страницу и отметил, что текст написан на непонятном ему языке, а в каждом слове — семь букв, не больше и не меньше.
— Привет, пап! Сделать ужин?
— Тут негде... и некогда. Поешь хлеба. Что произошло?
Уминая хлеб, Торби рассказал ему о своих приключениях. Баслим только кивнул.
— Ложись. Придется опять гипнотизировать тебя. У нас впереди длинная ночь.
Материал, который диктовал Баслим, состоял из цифр и бесчисленных трехсложных слов, в которых мальчик не видел смысла. Легкий транс принес приятную сонливость, и слышать голос Баслима, доносящийся из диктофона, было приятно.
Во время очередного перерыва, когда Баслим приказал ему проснуться, Торби спросил:
— Пап, для кого все эти послания?