Отчаянно дрыгая ногами, он яростным усилием рванулся вниз и наконец протиснулся внутрь, порвав одежду и больно ушибив голову при падении. Он лежал тихо и переводил дыхание, а потом небрежно пристроил доски на старое место. Теперь они не могли бы остановить жуликов, но все же обманули бы тех, кто посмотрит на них из окон четырехэтажного дома. И только теперь до него дошло, что он чуть не свалился с высоты четвертого этажа.
На чердаке можно было передвигаться только ползком; Торби попытался руками и коленями нащупать люк, который мог быть на чердаке. Хотя Торби редко приходилось бывать в обычных домах, он слышал, что иногда на чердаках устраивают люки для ремонтных работ или для наблюдения.
Сначала он ничего не нашел, но тут солнце хлынуло ярким потоком в вентиляционные отверстия. Люк оказался чуть поодаль. Он был закрыт, но, видимо, не заколочен, а просто заперт на засов снизу. Торби огляделся, нашел лом, оставленный тут, вероятно, рабочими, и попытался поддеть крышку люка. Наконец она приподнялась, и Торби посмотрел в щель.
Внизу была комната. Он увидел кровать и человека, лежащего на ней. Торби решил, что большей удачи ждать нечего: надо только сговориться с этим человеком, убедить его не поднимать тревоги и найти матушку Шаум. Он осторожно просунул в щель руку, нащупал засов и стал отодвигать его, сломав при этом, к счастью, только ноготь. Наконец он поднял крышку люка.
Фигура на кровати не шевельнулась.
Он спустился в люк, повис на руках и соскочил на пол, насколько мог бесшумно. Фигура на постели села и прицелилась в него из пистолета.
– Как ты долго копался, произнесла она, я уже целый час тебя слушаю.
– Матушка Шаум! Не стреляйте!
Она присмотрелась к нему:
– Парнишка Бэзлима! — она покачала головой. — Парень, ты тут совсем некстати. Ну и горячий же ты, прямо матрас от тебя может загореться. Чего ты сюда явился?
– Мне больше некуда было пойти.
– Это что, комплимент? — она нахмурилась. – Были бы тут мои братишки, мне бы здорово досталось. — Она выбралась из постели, прямо в ночной рубашке подошла к окну, шлепая босыми ногами, и выглянула на улицу. Кругом шпики, каждый камешек на улице осматривают, распугивают моих покупателей… Парень, да такой суматохи, как ты наделал, я не помню со времен последней забастовки на заводе. И почему только ты не догадался помереть?
– Вы меня не спрячете, матушка?
– Кто это тебе сказал? В жизни я никаких подлостей не делала. Просто это все мне не нравится.
Она пристально посмотрела на него: — Ты когда в последний раз ел?
– Да я уж и не помню.
– Ну, я что-нибудь тебе соображу. Заплатить тебе, конечно, нечем? — она свирепо взглянула на него.
– Да я не голоден. Матушка Шаум, а «Сизу» еще в порту?
– Ах, вон что! Не знаю. Ах нет, знаю: двое ребят оттуда заходили вчера вечером. А тебе зачем?
– Мне надо передать поручение капитану. Я должен его видеть, просто обязан.
Она раздраженно зафырчала:
– Сперва он будит порядочную женщину, когда она только что заснула, падает на нее сверху и чуть не убивает. Он такой отвратительно грязный, исцарапанный, в крови, и ему, конечно, понадобятся мои чистые полотенца, а стирка в прачечной теперь дорогая! Он голодный, а за жратву заплатить не может… И теперь он еще нахально требует, чтоб я бегала по его поручениям!
– Да не голодный я… И мыться мне не обязательно. Мне только надо видеть капитана Краузу.
– Не смей мне приказывать в моей собственной спальне. Больно уж ты скор, как я погляжу, да бить тебя было некому. Знавала я старого разбойника, у которого ты жил. Придется тебе подождать, пока кто-нибудь из ребят с «Сизу» не заглянет сюда попозже, тогда я смогу передать записку капитану. — Она повернулась к двери. — Вода в кувшине, полотенце на крючке. Да отмойся почище. — И она вышла.
Мытье принесло облегчение. На туалетном столике Торби нашел пудру и замаскировал свои царапины. Матушка Шаум вернулась, сунула под нос Торби два ломтя хлеба, между которыми лежал толстый кусок мяса, поставила на стол кружку молока и молча вышла. Торби думал, что теперь, когда папы больше нет, он вообще не сможет есть, но оказалось, что может. Его волнение улеглось, как только он увидел матушку Шаум.
Она опять вернулась:
– Глотай-ка последний кусок да залезай. Говорят, они собираются обшаривать каждый дом.
– Правда? Но тогда мне лучше выбраться на улицу и удрать.