По мере того, как Торби обучался, от него было куда больше пользы. Старик твердо верил, что отличной памятью может обладать каждый, и упрямо втолковывал это мальчику, несмотря на его ворчание.
– Ох, папа, неужели ты думаешь, я смогу это запомнить? Ты не дал мне возможности даже взглянуть на эту штуку!
– Я проецировал тебе страницу как минимум три секунды. Почему ты не прочел ее?
– Чего? Так у меня не было времени.
– А я прочел. И ты можешь. Торби, ты видел на Площади жонглеров. Ты видел, как старый Микки стоит на голове, а в воздухе летают девять кинжалов, и на ногах у него крутятся четыре обруча?
– Да, конечно.
– Ты можешь это сделать?
– Нет.
– А научиться?
– Ну… я не знаю.
– ЛЮБОЙ может научиться жонглировать… если его как следует гонять и как следует лупить. – Старик взял ложку, ручку, нож и по дуге пустил их в воздух. – Когда-то я немножко занимался, просто так. А жонглирование мозгами… и этому тоже может научиться каждый.
– Покажи мне, как ты это делаешь, папа.
– Как-нибудь в другой раз, если ты будешь себя хорошо вести. А теперь ты должен усвоить, как по-настоящему пользоваться глазами. Торби, наука жонглирования глазами была создана давным-давно, очень мудрым человеком, доктором Реншоу, на планете Земля. Ты должен был слышать о ней.
– Ну… конечно, я слышал.
– М-м-м… похоже, ты не веришь в ее существование.
– Ну, я не знаю… но все эти сказочки о замерзшей воде, которая падает с неба, и о людоедах в десять футов высотой, и о башнях выше, чем Президиум, и о маленьких людях ростом с куклу, которые живут на деревьях… папа, я же не дурачок.
Баслим вздохнул и подумал, сколько раз ему приходилось вздыхать с тех пор, как он обзавелся сыном.
– В этих россказнях все перепутано. Когда-нибудь, когда ты научишься читать, я дам тебе книжку с картинками, которым ты можешь верить.
– Но я уже умею читать.
– Тебе только так кажется, Торби. Земля в самом деле существует и она в самом деле странная и удивительная – самая необычная планета. Много умных людей жило и умерло на ней. И там было привычное соотношение дураков и мудрецов – кое-что из их мудрости дошло и до нас. Одним из таких мудрецов был Самуэль Реншоу. Он доказал, что большинство людей всю жизнь живут словно бы в полусне; и более того – он показал, как человек может проснуться и жить полной жизнью: видеть глазами, слышать ушами, ощущать языком, думать мозгом и безошибочно запоминать все, что он слышит, видит, ощущает и понимает. – Старик показал культю. – Из-за этого я не стал калекой. Своим одним глазом я вижу больше, чем ты двумя. Я глохну… но я не более глух, чем ты, потому что все, что я слышу, я запоминаю. Так кто же из нас калека? Но, сынок, ты не останешься калекой, потому что я собираюсь дать тебе всю мудрость Реншоу, если даже мне придется оторвать твою глупую башку!
По мере того, как Торби учился использовать свои мозги, он чувствовал, что ему это нравится все больше и больше, у него появился ненасытный аппетит к печатным страницам, и он читал каждую ночь, пока Баслим не приказывал ему выключать проектор и отправляться спать. Торби не видел особого смысла во многом из того, что старик заставлял его изучать – например, языки, которые он никогда не слышал. Но, используя обретенные им новые знания и свои молодые мозги, он легко справлялся с ними, и когда обнаружил, что у старика есть катушки и бобины, которые можно просмотреть и прослушать только на этих «бесполезных» языках, он внезапно понял, что их стоит изучить. Ему нравились история и галактография; это был его личный мир, раскинутый по световым годам физически ощутимого космоса, и он был столь же реален, как его камера на работорговом корабле. Торби исследовал новые горизонты с тем же удовольствием, с каким ребенок изучает свою ладошку.
В математике Торби не видел смысла, кроме как варварского искусства считать деньги. Но, в конце концов, он усвоил, что математика может и не иметь практического применения; она могла быть игрой, такой же, как шахматы, только интереснее.
Старик порой задумывался, какой во всем этом смысл? Он уже понимал, что мальчик оказался куда способнее, чем он предполагал. Но принесет ли это ему счастье? Не принесет ли то, чему он его учит, бесконечное разочарование своей судьбой? Что ждет на Джаббуле раба или нищего? Ноль в энной степени остается нолем.
– Торби!
– Да, папа! Подожди минутку, я как раз на середине главы.
– Кончай ее скорее. Я хочу поговорить с тобой.
– Да, милорд. Да, хозяин. Сию секунду, босс.
– И не забывай о вежливости.
– Прости, папа. Что ты хочешь сказать мне?
– Сынок, что ты собираешься делать, когда я умру?
Торби изумился:
– Ты себя плохо чувствуешь, папа?
– Нет. Насколько я разбираюсь, я протяну еще немало. А с другой стороны, завтра я могу и не проснуться. В мои годы ни в чем нельзя быть уверенным. И если это случится, что ты собираешься делать? Оставишь за собой мою яму на Площади?
Торби не ответил, и Баслим продолжил:
– Ты не сможешь этого сделать, и мы оба это знаем. Ты уже так вырос, что не можешь убедительно излагать свои сказки. Они не оказывают такого действия, как то, когда ты был мал.
– Я не собираюсь быть тебе в тягость, папа, – медленно сказал Торби.
– Разве я жалуюсь?
– Нет, – Торби помедлил. – Я думал об этом… иногда. Папа, ты можешь отдать меня в аренду на завод.
Старик сделал гневный жест.
– Это не ответ! Нет, сынок, я собираюсь отослать тебя.
– Папа! Ты же обещал, что не сделаешь этого.
– Я ничего не обещал.
– Но я не хочу быть свободным, пап. И если ты освободишь меня… ну, я просто не уйду!
– Я имел в виду совершенно другое.
Торби надолго замолчал.
– Ты хочешь продать меня, папа?
– Не совсем. Ну… и да, и нет.
Лицо Торби оставалось бесстрастным. Наконец он тихо произнес:
– Или одно или другое, но я знаю, что ты имеешь в виду… и думаю, что не имею права протестовать. Это твое право, и ты был лучшим… хозяином… который у меня был.
– Я НЕ ТВОЙ ХОЗЯИН!
– Бумаги говорят другое. Посмотри на номер у меня на ноге.
– Перестань так говорить! Никогда не говори так!
– Пусть раб говорит именно так или держит язык за зубами.
– О, ради Бога, заткнись! Слушай, сын, дай я тебе объясню. У тебя ничего нет впереди, и мы оба знаем это. Если я умру, ты на Саргоне вернешься в прежнее состояние…
– Им еще придется поймать меня!
– Они поймают. Но вольное существование еще ничего не решает. Какая гильдия открыта для отпущенника? Нищенство – да, но с тех пор, как ты вырос, тебе приходится лезть из кожи, чтобы хоть что-то заработать. Многие отпущенники трудятся на своих бывших хозяев, ибо свободнорожденные обыватели существуют за счет своих бывших рабов; они не трудятся вместе с ними.
– Не беспокойся, папа. Я справлюсь.
– А я беспокоюсь. И поэтому слушай меня. Я собираюсь передать тебя человеку, которого я знаю, который сможет увезти тебя отсюда на корабле. Не как раба, а просто на корабле.
– Нет!
– Придержи язык. Ты окажешься на планете, где рабство запрещено законом. Я не могу сказать тебе, на какой именно, потому что не знаю ни расписания корабля, ни даже его названия; детали еще придется проработать. Но я верю, что в любом свободном обществе ты не пропадешь.
Баслим остановился, чтобы обдумать мысль, которая несчетное количество раз вертелась у него в голове. Должен ли он посылать мальчика на родную планету Баслима? Нет, и не только потому, что до нее исключительно трудно добраться, но и потому, что она – не место для зеленого иммигранта… парень должен попасть в один из миров передней границы, где острые мозги и привычка к труду – это все, что ему будет надо; есть несколько таких, лежащих вне пределов Девяти Миров. Он устало подумал, что было несколько возможностей выяснить, из какого мира мальчик родом. Возможно, что там у него есть родные, которые смогут ему помочь. Будь все проклято; для его идентификации пришлось бы вести розыски по всей Галактике!