Но вот что меня страшно поразило, так это поведение ма. Она была переполнена слезами и сочувствием и не могла оторваться от Пата — часами массировала ему ноги, пока сама чуть не валилась с ног от усталости. Но я видел (не знаю, обратил ли на это внимание па), что она была счастлива почти до неприличия — ее «бэби» вернулся к ней. Нет, слезы ма вовсе не были притворными… но, видно, женщины могут одновременно и лить слезы и трепетать от счастья.
Все мы знали, что «космическая бредятина» уплыла, так сказать, из наших рук навсегда, но не обсуждали этого — даже мы с Патом и то молчали. Пока он беспомощно и неподвижно лежал на спине и, ясное дело, чувствовал себя немного хуже, чем я сам, было, разумеется, не время ругать его за то, что он сначала сгреб все под себя, а затем навсегда погубил наши шансы. Возможно, я был зол на него, но сейчас вряд ли можно было вымещать на нем свои чувства. Я с горечью ожидал, что вскоре жирные чеки от ФППИ перестанут появляться в нашем доме и снова в семье станет плохо с деньгами, и случится это как раз тогда, когда они так необходимы; я отчаянно ругал себя за покупку дорогих часов и за то, что так швырялся деньгами, водя Моди в такие места, которые раньше нам были не по карману; но чаще я старался не думать об этом — что толку горевать о пролитом молоке? А вот о чем приходилось думать — так это о том, где я буду работать, раз не попаду в колледж.
Поэтому визит к нам мистера Говарда застал меня врасплох — все-таки в глубине души я надеялся, что ФППИ подержит нас в своей платежной ведомости, хотя бы до тех пор пока Пата не прооперируют, несмотря на то что несчастный случай произошел не по их вине, а был следствием нарушения Патом хорошо известных порядков и распоряжений. Однако, учитывая колоссальное богатство Фонда, я полагал, что они могут позволить себе проявить щедрость.
Но мистер Говард даже не думал поднимать вопрос о том, платить или не платить Фонду за увечье Пата; он просто хотел знать, как скоро я могу явиться в Тренировочный центр.
Я ничего не понимал, ма ударилась в истерику, а па дико разозлился, но мистер Говард был непоколебим. Послушать его, так можно было подумать, что вообще ничего не случилось. Во всяком случае, ничего такого, что давало бы хоть малейшее основание думать, будто мы свободны от нашего контракта. «Вторая сторона» и «третья сторона» соглашения были взаимозаменяемы; поскольку Пат лететь не мог, естественно, лететь должен я. Ничего не произошло такого, что могло помешать нам выполнить роль коммуникационной пары. Просто нам предоставили несколько дней, чтобы успокоиться после печального инцидента, но не могу ли я немедленно прибыть на работу? Время подпирает.
Па побагровел и потерял контроль над собой. Неужели им мало того, что они сделали с его семьей? У них что, совести нет, что ли? Неужели они не понимают?..
В разгар этой суматохи, пока я пытался вникнуть в новую ситуацию и при этом никак не мог сообразить, как же мне на нее реагировать, Пат послал мне телепатический сигнал:
«Том, немедленно гони сюда!»
Я извинился и рванул к нему. Мы с Патом, можно сказать, почти не общались телепатически с тех пор, как с ним произошло несчастье. Несколько раз он звал меня ночью подать ему воды или что-то в том же роде, но по-настоящему мы вообще не разговаривали ни вслух, ни с помощью телепатии. Он был погружен в черное унылое безмолвие, которым отгородился от меня. Я просто не знал, как с этим бороться; ведь впервые один из нас болел, а другой был совершенно здоров.
Но когда он позвал, я опрометью бросился к нему.
— Закрой дверь.
Я закрыл. Он мрачно поглядел на меня.
— Я успел ухватить тебя до того, как ты на что-то согласился, верно?
— Ага.
— Иди к ним и скажи па, что я хочу видеть его немедленно. А ма передай, что я очень ее прошу перестать лить слезы, так как это действует мне на нервы. — Он сардонически улыбнулся. — Скажи мистеру Говарду, что мне надо поговорить с родителями наедине. А потом дуй отсюда.
— Чего?
— Уходи из дома, не прощайся и не говори, куда идешь… Когда ты мне понадобишься, я дам знать. Если ты будешь тут болтаться, ма возьмется за тебя и заставит надавать кучу обещаний. — Он холодно поглядел на меня. — А у тебя не было и нет никакой силы воли.