— И правильно сделал!
— Но теперь, Лоренцо, я собираюсь вернуться к этому варианту. Пока тебя рвало после выхода на орбиту, я вызвал «Ва-банк» и сказал, чтобы они возобновили контакт с Троубриджем.
— Что?
— Ты сам просил об этом, браток. Послушай, если пилот ракеты берется доставить груз, скажем, на Ганимед, это значит, что он доведет посудину туда или погибнет. Он не должен малодушничать и пытаться скрыться, не выполнив свой долг. Ты сказал, что берешься за работу — безо всяких «если» и «но». А несколькими минутами позже задергался и устроил скандал, потом попробовал удрать от меня в космопорту, и наконец, десять минут назад потребовал, чтобы тебя отправили обратно на Землю. Может быть, ты и можешь играть лучше, чем Троубридж, не знаю. По я знаю, что нам нужен человек, на которого можно будет положиться, который не дрогнет в решительный момент. Мне известно, что Троубридж именно такой парень. Так что если мы только сумеем с ним связаться, то задействуем его. А с тобой полностью расплатимся и, не сказав ни слова, доставим обратно. Понимаешь?
Я понял даже слишком хорошо. Дак, возможно, сам того не сознавая, сказал, что я плохой актер и плохой товарищ. И самое страшное, он был прав. Я не рассердился на него, мне стало просто стыдно. Да, я был идиотом, подрядившись делать работу, про которую толком ничего не знал. По я согласился играть роль, не оговорив условия разрыва договора, а теперь пытаюсь выйти из игры, словно актер-любитель, убегающий со спектакля из-за страха перед сценой.
«Представление должно продолжаться во что бы то ни стало» — это старейшая заповедь шоу-бизнеса. Возможно, у нее нет философского обоснования, но вещи, в которые люди верят, вообще редко обосновываются логически. Во всяком случае, мой отец свято в это верил — я помню, как он играл два акта с прорвавшимся аппендиксом, и не позволил увезти себя в госпиталь, пока не откланялся публике. Я прямо-таки вижу его лицо, глядящее на меня с презрением истинного члена актерского братства к так называемому артисту, который позволяет провалиться представлению.
— Дак, — сказал я смиренно, — мне очень стыдно. Я был не прав.
Он испытующе посмотрел на меня:
— Ты сделаешь это?
— Да, — ответил было я совершенно искренне, но вдруг вспомнил одно обстоятельство, делающее эту роль столь же невозможной для меня, как и роль Белоснежки в «Семи Гномах».
— Да я хочу, но…
— Что но? — спросил он презрительно. — Опять твои проклятые заморочки?
— Нет, нет! Но ты сказал, мы отправляемся на Марс. Значит, я должен буду работать в окружении марсиан? Так?
— Конечно, как же иначе на Марсе?
— А… Но, Дак, я не могу выносить марсиан. Они вызывают у меня нервную дрожь. Я не хочу я, конечно, постараюсь не допустить этого… но я могу выйти из образа.
— О, если это единственное, что тебя волнует… Можешь спать спокойно.
— Как? Но я не могу…
— Я сказал «спи спокойно». Сынок, мы знаем о тебе все, в том числе и то, что в вопросе о марсианах ты — сущий обыватель. Пойми, Лоренцо, твой детский страх перед ними совершенно иррационален, вроде как боязнь змей или пауков. Но мы предвидели такую реакцию и примем меры. Не волнуйся.
— Ладно, пусть так.
Бродбент не слишком убедил меня, но даже не в этом дело. Я был уязвлен его словами «обыватель» — как он мог сказать такое про артиста? По-моему, «обыватели» — это публика. Но так или иначе, я замолчал.
Дак придвинул к себе устройство связи и заговорил, не заботясь больше, чтобы его сообщение осталось неслышным для меня:
— «Одуванчик» вызывает «Перекати-поле». План «Клякса» отменяется. Мы возвращаемся к Марди Гра.
— Дак? — позвал я, когда Бродбент отключился.
— Позже, — ответил он. — Мы почти вышли на орбиту встречи. Стыковочные маневры будут довольно грубыми, но я не собираюсь терять время, объезжая ухабы. Так что помолчи и держись крепче.
Да, маневры действительно были грубыми. Когда мы наконец очутились вновь на планетолете, я даже обрадовался наступившему вновь состоянию невесомости — накатывающаяся волнообразно тошнота гораздо хуже, чем космическая болезнь. Но мы пребывали в свободном падении не более пяти минут. Те трое, что должны были вернуться назад на «Дерзай!», забрались в переходную камеру в тот же момент, как Дак и я проплыли внутрь планетолета. Следующие несколько минут показались мне крайне суматошными. Вероятно, в глубине души я действительно земная крыса, потому что мгновенно потерял ориентировку и не мог уже отличить пол от потолка.