Неожиданно я понял, что даже получаю удовольствие, глядя на них, и непроизвольно издал какое-то удивленное восклицание.
— Что-нибудь беспокоит? — спросил доктор Калек, останавливая фильм.
— Доктор, вы меня загипнотизировали!
— Ты мне сам разрешил.
— Но меня же нельзя загипнотизировать.
— Сожалею…
— Да, но вам удалось. Я не так глуп, чтобы не видеть этого. Давайте посмотрим еще. Мне просто не верится.
Он снова включил проектор. Я смотрел и изумлялся. Марсиане вовсе не вызывают отвращения, если взглянуть на них без предубеждения. Они даже не уродливы и обладают каким-то странно-притягательным очарованием, как китайские пагоды. Правда, у них нечеловеческие формы, но и у прекраснейших в мире созданий — райских птиц — тоже нечеловеческие формы.
Я начал понимать, что псевдоконечности марсиан могут быть очень выразительны — в их жестах было что-то от движений неуклюжих дружелюбных щенков. Теперь я осознал, что всю жизнь смотрел на марсиан через призму страха и ненависти.
Конечно, подумалось мне, с их зловонием что-то надо будет делать, но… И тут я вдруг понял, что чувствую их безошибочно узнаваемый запах и что он мне ничуть не противен, а даже нравится.
— Доктор, — спросил я взволнованно, — этот проектор оборудован устройством воспроизведения запахов, не так ли?
— Думаю, что нет. Даже определенно нет — слишком большой вес для яхты.
— Но оно должно быть Я явственно чувствую марсиан.
— Видишь ли… — похоже, он был слегка смущен. — Малыш, я сделал одну вещь, которая, надеюсь, не будет понята неправильно.
— Сэр?
— Когда мы немного покопались в твоих мозгах, стало очевидно, что твой невроз в основном вызван запахом марсиан. У меня не было времени на глубокую работу, так что пришлось делать все на скорую руку. Я попросил у Пенни — это та девица, что была здесь передо мной, — взаймы немного косметики Боюсь, что с этого момента, малыш, марсиане будут пахнуть для тебя, как парижский парфюмерный магазин Будь у меня немного времени, я бы использовал какой-нибудь простой приятный аромат, например спелой клубники, горячих кексов или сиропа. Но мне пришлось импровизировать.
Я засопел. В воздухе пахло дорогой парфюмерией, и тем не менее это несомненно был запах марсиан.
— Проклятье, он мне нравится, — сказал я.
— Ты бы не смог помочь нам, если бы он тебе не нравился.
— Вам, наверное, пришлось разлить здесь целый флакон. Все насквозь пропиталось духами.
— Что? Вовсе нет. Просто полтора часа назад я провел пробкой у тебя под носом. Духи уже давно испарились. — Он фыркнул. — «Страсть Джунглей» — так написано на бутылке. Кажется, в них слишком много мускуса. Я обвинил Пенни в намерении свести с ума всю команду, но она только расхохоталась в ответ.
Он потянулся и выключил проектор.
— Достаточно. Я хочу, чтобы мы занялись чем-нибудь более полезным.
Когда изображение погасло, запах исчез вместе с ним, в точности, как если бы работала аппаратура воспроизведения. Мне не осталось ничего другого, как признать, что аромат существовал только в моем воображении. Но будучи актером, я понимал, что тем не менее он — реальность.
Когда несколько минут спустя вошла Пенни, от нее пахло в точности как от марсианина.
И мне это нравилось!
4
Мое обучение продолжалось в этой же комнате (она оказалась гостиной мистера Бонфорта) до самого начала торможения. Я не спал иначе, как под гипнозом, да, похоже, и не нуждался в обычном сне. Либо доктор Капек, либо Пенни всегда находились при мне, готовые в любой момент прийти на помощь К счастью, моего героя фотографировали и снимали на кинопленку так часто, как, наверное, ни одного человека в истории. К тому же мое сотрудничество с его ближайшим окружением было самым тесным. Материала накопилось предостаточно; проблема заключалась в том, чтобы усвоить как можно больше — столько, сколько я только мог воспринять как наяву, так и под гипнозом.
Не знаю, с какого момента я перестал недолюбливать Бонфорта. Док говорил, что не внушал мне ничего такого, и я ему верю. Никто не просил его об этом, а щепетильность Капека в вопросах врачебной этики не вызывает сомнений. Наверное, такое явление неизбежно должно сопутствовать процессу вживания в любую роль — я думаю, что в конце концов полюбил бы даже Джека Потрошителя, если бы готовился сыграть его в пьесе. Действительно: чтобы по-настоящему войти в образ, вы должны на время стать тем человеком, в которого перевоплощаетесь. А человек или любит сам себя, или совершает самоубийство. Третьего не дано.