Я выждал еще немного, затем поднялся и приблизился к заглушенному углу. Оба сразу же заткнулись, когда увидели, что я собираюсь туда войти.
— Не беспокойтесь, джентльмены, я изменил свое решение.
Дюбуа, кажется, почувствовал облегчение.
— Ага, вы отказываетесь от этой работы.
— Отнюдь, я хотел сказать, что принимаю предложение. Вы можете ничего не объяснять. Дружище Бродбент уверяет, что эта работа не ранит мою совесть, — и я верю ему. Он убедил меня, что ему нужен актер. А дела продюсера меня не касаются. Я принимаю предложение.
Дюбуа, похоже, разозлился, но промолчал. Я ждал, что Бродбент обрадуется, а он вместо этого встревожился.
— Ладно, давайте входить в курс дела. Лоренцо, я не знаю точно, на какой срок вы нам понадобитесь, но, уверен, не больше чем на несколько дней. Вы будете играть в течение часа или около того, один раз или дважды за все это время.
— Это не имеет значения, если у меня будет возможность выучить роль. И все-таки, сколько дней приблизительно я буду занят? Нужно уведомить моего агента.
— О нет! Не делайте этого.
— Ладно. Но все же как долго? С неделю?
— Меньше — или мы погибнем.
— Что?
— Нет, ничего. Сто империалов в день вас устроит?
Я заколебался, вспомнив, как легко он согласился на мой минимум, и решил, что настало время быть любезным:
— Давайте не будем говорить сейчас об этом. Несомненно, вы выплатите гонорар, достойный моей работы.
— Отлично, отлично, — Бродбент нетерпеливо повернулся. — Джок, позвони ребятам. Затем позвони Ленгстону и скажи, что мы начинаем план Марди Гра[3] . Сверь с ним часы. Лоренцо… — Бродбент сделал мне знак пройти за ним в ванную комнату. Там он открыл небольшой ларец и спросил;
— Можете вы сделать что-нибудь с этим хламом?
«Этот хлам» представлял из себя дешевый любительский гримерный набор, из тех, что по бешеной цене без счета продаются свихнувшимся на театре юнцам. Я уставился на него с легким омерзением.
— Вы ждете, сэр, что я начну перевоплощение сейчас? Не имея возможности изучить образ? Я правильно понял?
— А? Нет, нет! Я просто хочу, чтобы вы на всякий случай изменили свою внешность. Вдруг кто-нибудь узнает вас, когда мы выйдем отсюда. Это возможно, не так ли?
Я твердо заявил, что быть узнаваемым на публике — бремя, которое вынуждены нести все знаменитости, хотя и не стал добавлять, что, несомненно, несчетное количество людей узнает великого Лоренцо в любом общественном месте.
— О’кей. Измените лицо так, чтобы оно перестало быть вашим! — перебил Бродбент резко.
Я вздохнул и оглядел детские игрушки, которые он мне протягивал. Несомненно, это были рабочие инструменты моей профессии — жирные краски, пригодные для клоуна, затхло пахнущая камедь, парик, волосы которого, казалось, были оборваны с ковра гостиной тетушки Мэгги.
Ни унции кремне-кожи, никаких электрических щеток, вообще никаких современных атрибутов. Но настоящий артист должен уметь делать чудеса при помощи горелой спички или разрозненных предметов, которые можно найти на кухне, — и при помощи своего собственного гения, разумеется. Я расположил источники света должным образом и впал в творческую задумчивость.
Есть несколько способов сделать хорошо известное лицо неузнаваемым. Простейший — сбить смотрящего с толку. Оденьте человека в мундир, и его лицо, скорее всего, не запомнится никому — вспомните ли вы физиономию последнего встреченного полисмена? Могли бы вы опознать его, если бы увидели снова в штатском? На том же самом принципе основано и использование специальных притягивающих внимание черт. Снабдите человека необычным носом, возможно даже обезображенным россыпью прыщей, и невежа с удивлением уставится на нос, как таковой, воспитанный человек отвернется — но ни тот, ни другой не увидят лица.
В конце концов я решил отказаться от этого примитивного маневра, рассудив, что мой наниматель желает, чтобы меня не заметили вообще, а не чтобы запомнили, хотя бы и не узнав при этом. Но добиться такого эффекта гораздо труднее, тут необходимо настоящее мастерство. Мне требовалось лицо, настолько ординарное, чтобы его невозможно было заметить, такое, как, например, истинное лицо бессмертного Алека Гиннеса. К несчастью, мои аристократические черты слишком привлекательны и слишком врезаются в намять — прискорбная помеха для характерного актера. Как говаривал мой отец: «Ларри, ты чертовски красив. Даже слишком. Если ты не прекратишь лениться и не займешься делом, то в течение пятнадцати лет будешь играть юнцов, ошибочно считая себя при этом актером, а закончишь карьеру продажей леденцов в фойе. «Глупый» и «красивый» — два наихудших эпитета в шоу-бизнесе, и к тебе применимы оба».
3
Жирный Вторник