Глава XLVII
Дионисий и Мавриций после нескольких дней, когда они скрывались порознь, встретились и решили не разлучаться. С проводниками-фуорушити по горным дорогам поспешно уходили от преследователей. Круты тропы, холодны ночи, скудна еда, но тяжелее всего — боль неудачи. Дионисий прихрамывал, повредил ногу, тяжело опирался на огромный ясеневый посох. Мавриций был в неистовом напряжении. План их рухнул. Испанский флот опередил турок. Даже самые смелые из фуорушити, узнав, какие силы привел каратель Спинелли, затаились в укрытиях. Мавриций и Дионисий надеялись собрать силы, чтобы освободить Кампанеллу. Заговор, лишенный вождя, не заговор. Но как? Напасть на тюремный замок фуорушити не могут. Эти крепости выдержали и не такие осады. От верных людей стало известно — Кампанеллу переводят из одной тюрьмы в другую. Отбить его? Но власти предвидели и это. Они пригрозили: солдатам отдан приказ прикончить узников, если будет совершено нападение на конвой. Единственное, что оставалось, — скрыться, выиграть время, найти таких, кто еще верен им, подготовиться, начать все сначала. Если можно спасти Кампанеллу, то только так.
Дионисий изменился за дни скитаний. Он давно расстался с монашеским одеянием. В иноческой рясе по горам не покарабкаешься. У него отросла борода. Стало видно, как он немолод. Он не расставался с посохом, грозным, как палица, и оружием, что само по себе страшный грех для человека, принявшего монашеский обет. Живым он в руки преследователям не сдастся. Отринет заповедь «не убий»! Он мало чем отличался теперь от фуорушити. Вместе с ними шел, вместе с ними спал, когда в пещере, когда просто на травяной подстилке у костра, говорил на их наречии, словно создан для такой жизни. Только внимательно вглядевшись, можно было заметить, что его терзает неотступное страдание. Мавриций думал, что товарищ заболел. Но то была не болезнь. Дионисий мучил себя вопросом, не погубил ли он Кампанеллу, когда совлек его с пути ученых занятий. Может быть, друга уже нет в живых? С ним уже расправились в тюремной камере? Маврицию легче. Он человек действия. Сейчас его занимало одно: перехитрить погоню, оторваться от преследователей, уйти. Им и в бегстве владел азарт! Сегодня не сделать новой ошибки, сию минуту не дать себя поймать! На одном из привалов предводитель фуорушити, помявшись, сказал, что дальше они не пойдут. Они и так уже ушли от родных мест слишком далеко. Дальше — все чужое. Даже покинув родные селения и начав сражаться, фуорушити оставались крестьянами. Оторваться от своих деревень, полей, виноградников они не могли. Дионисий понимает их. Он и сам не в силах расстаться с Калабрией. Что ему делать на чужбине? Он сказал Маврицию, что возвращается вместе с фуорушити. Тот потрясенно пытался его отговорить. Не смог.
— Значит, весь этот тяжкий путь мы прошли напрасно?
— Почему же? Мы скрылись от погони. Никто не ждет, что мы вернемся. А мы вернемся!
Мавриций не согласился с другом. Решил идти дальше. Горьким было их прощание. Свидятся ли они снова?
Глава XLVIII
Все трое свиделись в тюрьме. Дионисия схватили на пути к родным местам. Мавриция — в гавани: он надеялся спастись морем. Их доставили в ту же тюрьму, где был Кампанелла и где к этому времени была собрана большая часть заговорщиков. Ксарава не хотел никого выпускать из своих рук. Он спешил: вице-король торопит со следствием, не хочет, чтобы в процесс вмешалась Святая Служба. Папский нунций в Неаполе уже не раз требовал, чтобы заговорщиков передали в руки инквизиции. «Кесарю — кесарево, богу — богово», — несколько неожиданно процитировал он по этому поводу.
Между тем следствие разрослось, стало жить по своим таинственным законам, как чудовище, постоянно требующее новой пищи. В ней нет недостатка. Испанские канцелярии завалены доносами. И хотя были изветы, шитые белыми нитками, следователи давали им ход. Неповинного человека вызывали на допрос. Он приходил, трепеща. Кругом так много арестов, столько разговоров о пытках, да и первые казни всех потрясли! Ему объявляли, что против него есть неопровержимые улики, но им можно не давать хода, потом отправляли поразмыслить. Размышлять приходилось в камере. Разговоры, которые велись там, многих сразу же делали сговорчивыми. Большие деньги за время следствия перешли из рук в руки. Немало чиновников стали богачами. Дело так распухло от доносов, от показаний мнимовиновных, от велеречивых обоснований того, почему они следствием обеляются, от казуистических доказательств вины тех, кто ни в чем не виноват, но не сумел откупиться, что разобраться в сути дела было нелегко. А чиновники и не собирались никому облегчать эту задачу. Каждый, кто занимался следствием, чувствовал — ему достался кусок жирного пирога, и он не собирался уступать своей доли. Так думал и последний протоколист и сам прокурор Ксарава. Поговаривали, что многим почтенным дворянским семьям, даже епископам пришлось откупиться от Ксаравы. Ведь он был не только прокурором, но и калабрийским фискалом, контролирующим сбор налогов, и хорошо знал, кто чем владеет. Пока шел процесс, Ксарава приценивался к замку, прежний дом казался ему тесен.