Узник вызывает изумление и внушает страх. Властям чудится: он обладает не только тайнами, но и силой. Может быть, он собирается раскрыть свой секрет?
Изумленная стража Замка Святого Эльма увидела однажды перед воротами торжественную процессию. Важные духовные лица, один в черном, другой в лиловом облачении. Это были апостолический комиссарий и папский нунций. Они восседали на холеных верховых мулах. Их сопровождала нарядная свита. Встревоженный комендант кинулся встречать высоких гостей, отвешивая земные поклоны. Ему предъявили бумагу из канцелярии вице-короля, повергшую его в крайнее изумление. Святым отцам надлежало безотлагательно устроить встречу с заключенным секретной камеры — Кампанеллой.
Комендант испугался. От опасного узника можно ожидать всего. Сегодня он в цепях, а завтра вознесется так, что затрепещешь! Говорят, он распоряжается грозными тайными силами. Если бы не это, сдох бы давным-давно. Пожалуй, будет жаловаться высоким посетителям на притеснения. Но он, комендант, только исполняет строжайшие приказы. Будет приказано — тут же снимет с Кампанеллы цепи, накормит досыта. Прикажут — оденет в бархат! Все это пронеслось в привыкшем к повиновению, исполненном страха перед сильными мира сего темном сознании коменданта. Ясно одно: святые отцы не могут спуститься в подземную камеру. Лестница крута. В подземелье смрад. Узника выведут наверх. Снимать ли с Кампанеллы кандалы? Времени на раздумья не было. Господа спешили. Оставить в кандалах — решил комендант. Снова узник услышал приказ:
— Выходи!
Когда-то он легко карабкался по горным склонам, теперь каждая ступенька — препятствие. Посреди лестницы показалось — сейчас упадет. Может, голова кружится оттого, что он не знает, куда и зачем его ведут. Неужели его ждет что-то хорошее? А может быть, что-то еще более страшное?
Комендант предоставил для свидания лучшее помещение тюремного замка. Высоким гостям было предложено приличествующее их сану угощение: вино из винограда, который возделывали заключенные, печенье, персики с пушистыми румяными бочками, бронзовые сочные груши, дымчато-розовый виноград.
Кампанелла шел по блестящим каменным плитам парадного зала. Ржавые кандалы гремели. Каждый шаг оставлял на полу мокрый грязный след. Глаза его были полуприкрыты. Солнечный свет из окон казался непереносимо резким. Он поднял голову, разглядел высоких посетителей и, преодолевая тяжелую одышку, неожиданно звучно сказал:
— Благословен будь Господь наш, Иисус Христос, и его милостивое соизволение, которое привело вас в эту юдоль страданий. До почиет на вас, святые отцы, благодать господня!
Приветствие, содержавшее подобающие формулы, от начала и до конца — неслыханная дерзость. Упоминание о «юдоли страданий» применительно к тюрьме, куда сей еретик попал по собственной вине, просто непозволительно!
Нунций и комиссарий переглянулись, не найдя сразу, что ответить. Чего они ждали? Что Кампанелла раскаялся и, бия себя в грудь, станет твердить о своем исправлении, ползать на коленях, смиренно молить, чтобы ему облегчили невыносимую участь? Кампанелла молчал. Он не искал слов раскаяния. Просто он увидел бокалы с вином, виноградные гроздья, персики и груши. Он оторвал глаза от манящего дива, проглотил набежавшую слюну и заговорил. Изможденный, обросший, оборванный человек, закованный в кандалы, без сомнения больной — дыхание его было прерывистым и тяжелым — не каялся. Ни о чем не просил. На торжественной латыни, в обдуманных словах напоминал он о своих великих познаниях в разных науках, обещал принести великую пользу, если ему дадут применить эти познания на деле, намекал на ведомые ему тайны.
Папский нунций, опытный дипломат, был потрясен. Пожизненный заключенный, червь, извлеченный на свет из-под земли, говорит с ними как равный. Начнет, чего доброго, ставить условия! Хотел прервать уверенную речь Кампанеллы и не смог. Она завораживала. Не отпускала. Заставляла слушать. Недаром иные из последовавших за этим крамольником уверяли, что он околдовал их. Недаром иностранцы, приезжавшие в Неаполь, наслышаны о нем и задают неудобные вопросы. Одни знали о Кампанелле как об ученом. Другие — как о великом астрологе. Третьи — как о маге, посвященном в таинства магии. Открыто или осторожно осведомлялись они о нем. Вопросы звучали так, будто речь идет не об опасном преступнике, а о великом человеке. Не терпит ли Неаполитанское королевство ущерба, если такой великий ум пропадает втуне? Но папский нунций и апостолический комиссарий не дадут заворожить себя! Они решительно прерывают беседу.