Такие диспуты в большом почете. Как рыцарские турниры у знатных и петушиные бои у крестьян. Богословов приучали к ним смолоду, как рыцарей к ристалищам.
Диспут в Козенце готовился особенно торжественно. Городок, что лежит у подножия лесистых гор, на берегу узкой речки, заполнили гости, приехавшие на диспут. Состязаться должны францисканцы и доминиканцы. Ордена эти издавна соперничали. Францисканец, который должен участвовать в диспуте, славился ученостью и искусностью в полемике. Его оппонентом был назначен не менее ученый доминиканец. Оба противника немолоды и во всем достойны друг друга. В канун диспута доминиканец внезапно захворал. Захворал или убоялся? Этого никто не знал. Отправить гонца в Козенцу и сообщить, что один из участников диспута прибыть не может? Не поверят, сочтут пустой отговоркой, по всем монастырям распространится слух, что доминиканцы признали свое поражение. Скандал! Настоятель обители в Никастро с одобрения провинциала ордена принял решение, изумившее многих.
В час, когда церковь в Козенце, где предстояло быть диспуту, заполнилась монахами, послушниками, странствующими студентами, мирянами и седовласый францисканец занял свое место, его оппонента все еще не было. По толпе, уставшей от ожидания, прошел шум. Тут в церковь вошел никому не известный молодой доминиканец — коренастый, широкоплечий, с некрасивым лицом простолюдина и умными глазами. Он преклонил колени перед алтарем, низко поклонился капитулу и сказал, что ему, недостойному иноку Томмазо, доверено выступить в диспуте, представляя свою обитель и свой орден. Собравшиеся вознегодовали. Достаточно поглядеть на согбенного, убеленного сединой, умудренного жизнью францисканца и на молодого пришельца, чтобы понять: его появление — оскорбительная дерзость! Однако настоятель Козенцы не удивился и не разгневался. Переждав шум, он важно сказал:
— Мы разрешаем тебе, брат Томмазо, принять участие в диспуте. Достопочтенный собрат мой, настоятель обители в Никастро, сообщил нам — ты достоин!
Вместе с Томмазо в Никастро был послан Дионисий — обитель блюла правило не отпускать в дорогу молодых доминиканцев в одиночку. Конечно, помочь ему в споре друг не мог. Дионисию было легче целый день прошагать по жаре пешком или целую ночь проговорить о политике, чем участвовать в богословском словопрении. Но знать, что среди слушающих тебя — друг, всегда отрадно. Они условились: если Томмазо излишне увлечется, Дионисий поставит молитвенник, который будет держать в руках, на ребро.
Диспут продолжался много часов. В церкви висел душный туман от ладана, дыма свечей и дыхания собравшихся. Гул недовольства, изумления или одобрения проходил по церкви. Только уважение к святости места мешало слушателям вскочить, затопать или зарукоплескать. Вначале Томмазо ощущал явственное недоброжелательство аудитории. Потом стало чувствоваться любопытство. Знатоки переглядывались, подталкивали друг друга локтями. Наконец, прозвучали возгласы одобрения. И вдруг в тот миг, когда Томмазо воспользовался особенно смелым аргументом, кто-то вскочил с места, всплеснул руками, воскликнул могучим басом: «Браво! Брависсимо!» — и тут же сел, смущенный своим неподобающим поведением. То был Дионисий, который не только не поставил на ребро молитвенник, но вовсе забыл о его существовании. Победившим был признан брат Томмазо. Францисканец не поздравил его, как было принято, а поспешно покинул церковь.
Томмазо же и Дионисий, перед тем как отправиться в свою обитель, задержались в Козенце. Дионисий хотел показать другу развалины древнеримских укреплений и рассказать об их судьбе. Но их остановил местный богач. Он во время диспута ставил на Томмазо, выиграл и теперь хотел угостить молодого диспутанта и его спутника.
— Такого жаркого из молодого козленка и такого вина — клянусь одиннадцатью тысячами девственниц! — вы не пробовали.