Дионисий для порядка попенял козентинцу, что тот клянется, да еще в присутствии монахов. Это двойной грех, даже и при таком числе девственниц. А от угощения отказался: их ждут!
На обратном пути Дионисий все еще жил диспутом, повторял аргументы Томмазо, восхищался им, ликовал. А Томмазо чувствовал себя усталым и опустошенным. Не радовался победе.
Дионисий спросил друга, почему он мрачен.
— Не ликовать после такой победы — гневить бога!
— Ты умеешь играть в шахматы? — спросил Томмазо. Дионисий, разумеется, умел. Шахматы в Италии издавна чтут и любят. Есть игроки, что живут этим искусством.
— Партия заканчивается, — сказал Томмазо. — Один выиграл, другой проиграл. Но в самих правилах не изменилось ничего! Ни одно состязание в шахматы никогда не ответит, почему любая фигура должна погибать, чтобы защитить короля, почему король более слаб, чем ферзь, состоящий при нем, почему пешки гибнут одна за другой, почему так опасна фигура, способная наносить коварный удар из-за угла, — конь. Игра сыграна. Фигуры ссыпаны в мешок. И ни-че-го не изменилось. Те же фигуры. Та же доска. Те же правила. Вот так и наш диспут!
День, когда они возвращались с диспута, был необычным. Всюду горели костры, в которых с треском и чадом сгорало выброшенное на улицу старье, праздновали начало весны. «Фогарацца» — так назывался этот праздник.
— А в нашем споре ничего не сгорело, хотя старья предостаточно, — сумрачно сказал Томмазо и надолго замолчал.
Когда они подходили к обители, Томмазо спросил:
— Ты знаешь, кто такой Телезий?
Дионисий не знал. Почему Томмазо спрашивает об этом?
— Ты невнимательно слушал диспут! — сердито ответил Томмазо. — Тот, с кем я спорил, сказал, что мои доводы почерпнуты из трудов Телезия. А я имени такого не слышал, трудов его не читал. Так и сказал ему, хотя мало чести признаваться в незнании того, что знает твой оппонент. Он ответил мне, что я повторяю мысли Телезия. А они, между прочим, недалеки от ереси. Между прочим! Вначале намекнул, что я лгу и выдаю чужие мысли за свои. Потом сказал, что они близки к ереси. Быть доминиканцем, гонителем ересей, и высказать на диспуте еретические мысли! Ты что, не понимаешь, что это значит?
Дионисий попробовал успокоить друга.
— Он не сказал: «еретические»! Он сказал — «недалеки от ереси»! И ты опроверг его.
— Да, конечно, — рассеянно отозвался Томмазо. — Но все-таки кто такой этот Телезий?
Они добрались в обитель вечером. В монастырской церкви шла поздняя служба. После вечерни Томмазо постучался в келью настоятеля, чтобы почтительнейше сказать, как прошел диспут, и испросить приказаний на следующие дни. Ему пришлось снова удивиться. Они задержались в Козенце совсем недолго. Только побывали на развалинах некогда грозных римских укреплений. Путь от Козенцы до Никастро проделали быстро. А между тем настоятель уже все знал о диспуте и, видимо, был доволен. Он поблагодарил Томмазо за то, что тот не посрамил обитель. Но подняться к небу можно только по ступеням смирения! Поэтому гордиться победой не подобает, а надобно благодарить того, кто дал силы и подсказал доводы.
Дионисий же в ближайшие дни на все лады расхваливал Томмазо, пересказывал его меткие ответы, толковал о том, каким бесславным было поражение францисканца. Одни радовались этому успеху. Другие впервые проявили к Томмазо внимание. А третьи взревновали к его победе и не могли того скрыть.
— За успех всегда приходится расплачиваться! — сказал Дионисий. — «Ты не холоден и не горяч, поэтому я изблюю тебя из уст своих! — рек Господь». Это о них! А ты горяч, потому и ненавистен им, — продолжил он.
Особенно злобствовал против Томмазо монах, который хотел увлечь его своими рассказами об иноках, умерщвлявших плоть. Он утверждал — такая победа над старым, знаменитым ученым не обошлась без помощи нечистого. Дионисий, услышав это, задохнулся от ярости, стиснул кулаки так, что костяшки на пальцах побелели.
— Бей меня! — радостно воскликнул говоривший о нечистой силе. — Бей меня, и я первый благословлю твои руки, наносящие мне побои. Дай мне пострадать за истину!
Чем больше и с чем большим гневом опровергал Дионисий клевету, тем прочнее она укоренялась. Разговоры о случившемся дошли до настоятеля. Он приказал Дионисию немедленно прекратить подобные споры, запретил ему вообще с кем-нибудь говорить о диспуте, потом позвал к себе Томмазо, сказал, что разговоры о помощи нечистого в споре — выдумка людей невежественных, отпустил его с миром, запретив ему, однако, две недели выходить из кельи, кроме как на общую молитву.