Томмазо стал добиваться разрешения побывать в Козенце. Делал он это осторожно и почтительно. Настоятель отверг его просьбу. Первый раз спокойно, второй — жестко, в третий раз последовал не отказ, а прямой запрет и суровое наказание за строптивое упрямство.
Томмазо, как провинившемуся, две недели приказано сидеть во время трапезы на полу и есть со скамьи, на которую ему ставили еду, так чтобы все смотрели на него сверху вниз. В эти дни постыдного наказания он силился вызвать в уме образ великого Козентинца. Мгновениями казалось: он видит Телезия перед собой, слышит его голос. Когда Томмазо отбыл наказание, он с ужасом услышал: Телезий опасно болен, дни его сочтены. Не спрашивая разрешения настоятеля, не внемля предостережениям Дионисия, Томмазо самовольно покинул обитель и поспешно отправился в Козенцу.
Глава XV
Напрасно день за днем приходил Томмазо к дому Телезия. Свидания с больным добивались ученики и поклонники, ждали, когда смогут повидать философа, чтобы выразить ему любовь и разрешить свои сомнения. Двери дома были наглухо затворены. Ставни на окнах закрыты. Был октябрьский день, когда старый философ умер. В воздухе ощущалось терпкое дыхание осени. Звучали слова о почившем в мире, уносящемся туда, где несть ни печали, ни воздыхания, заунывно пел хор, плыл над городом тягучий колокольный звон. Томмазо вглядывался в высохшее, костяное лицо того, кто лежал в гробу, смотрел на высокий лоб с впалыми висками и силился понять, о чем думал мудрец в свой смертный час и где сейчас его мятежная душа. Он положил на гроб философа, которого мысленно называл своим учителем, стихи, написанные сразу, едва он узнал о его смерти. Томмазо выбежал из церкви. Слезы душили его. Когда вернулся, листа со стихотворением не было.
Телезия опустили в могилу, и Томмазо вместе с другими бросил на крышку его гроба горсть земли. Он, не сказавший ни единого слова со старым ученым, ощутил одиночество. Потерял учителя, не услышав его наставлений. Что теперь? Куда теперь?
А теперь в свою обитель. Куда денешься! Его ждет там кара за то, что самовольно ушел в Козенцу, — постыдное покаяние, унизительный обряд, долгий пост, возможно, монастырская темница.
Обошлось! Начальствующие в обители ничего ему не сказали, словно не заметили ни его отсутствия, ни его возвращения. Но многие из братии стали его обходить, а если, он заговаривал с ними первым, пугливо озирались и спешили закончить беседу. Когда Томмазо пришел в себя, он, затворившись в келье, написал еще одну элегию на смерть великого Козентинца. Прочувствованными словами оплакивал Томмазо потерю, которую понесли все, кто надеялся, что новые труды Телезия раскроют сокровенные тайны природы.
Они прогуливались по монастырскому саду с Дионисием. Дионисий радовался, что друг вернулся и что отлучка обошлась благополучно. Томмазо прочитал ему элегию. Стихи Дионисию понравились. Но он встревожился.
— Как ты назвал в элегии Аристотеля? — спросил он, понизив голос до шепота.
— Тираном духа! — гордо ответил поэт.
Дионисий потребовал:
— Немедленно, сейчас же уничтожь этот текст.
Томмазо пообещал это сделать. Но не успел.
Когда он вернулся в келью, он почувствовал: в ней что-то переменилось. Книги лежали не в том порядке, в каком он их оставил. Сундук с его скромными пожитками чуть сдвинут с обычного места, на пыльной крышке остались следы чужих рук. Келью обыскивали! Отвратительно! Нужно немедля проверить, верны ли опасения Дионисия. Славу богу! Лист пергамента с элегией на смерть Телезия на месте. Но на нем появилась клякса, которой прежде там не было. Ее, видно, посадил по неосторожности тот, кто торопливо списывал текст.
Мерзко. Надо жаловаться! Кричать о беззаконии! Куда, кому? Ему казалось, что чужие руки шарят по его телу, лезут в душу. Он разорвал элегию в клочки, лист, на котором она написана, был осквернен.
Его требует настоятель. Незамедлительно!
С бьющимся сердцем Томмазо поспешил на зов и узнал, что переполнил чашу терпения своих наставников. Самовольством — отлучкой в Козенцу. Поведением в соборе на отпевании. Он осмелился плакать! Нельзя оплакивать человека, находящегося под сильным подозрением в ереси. А если он не еретик? Нельзя оплакивать того, кого господь призывает к себе. В Козенце Томмазо вступил в общение с мирянами — участниками вольного философского кружка, называемого «телезианская академия»! Вернувшись, он сочинил стихи на смерть Телезия. Томмазо подобало произнести слова раскаяния: Рессо, pater, mea culpa, mea maxima culpa! — «Согрешил, отец мой, моя вина, моя великая вина!» — Но он не смог заставить себя выговорить их.