Глава XXXIV
Стояли жаркие дни. Над каменистыми дорогами дрожал нагретый воздух. Земля на полях высохла и потрескалась. Душными были ночи. Иногда через горы переваливали облака. Люди глядели на них с надеждой. Но облака таяли, не уронив на землю ни капли влаги. Люди молили святых о дожде, но дождя все не было и, тогда они бранили тех, к кому возносили молитвы. Томительны дни и тягостны ночи. Кампанелла перебрался в Стило. Отец простился с ним не то с облегчением, не то с обидой. Мать, измученная тяжкой работой и заботами, словно и не заметила, что сын снова покидает дом.
Жизнь в Стило тоже нерадостна. Все жалуются: урожаи с каждым годом хуже, налоги больше. Школа обветшала и грозила рухнуть. Церковь не показалась Кампанелле такой величественной, как в детстве. Еще более запущенным и потому еще более прекрасным стал сад вокруг нее. Одичавшие кусты роз цвели благоухающими мелкими цветами. По низкой каменной ограде пробегали юркие ящерицы. Если схватить ящерицу, она спасется, оставив в руках преследователя хвост. Кампанелла невесело улыбнулся — он и сам, вырвавшийся из хватки инквизиции, похож на такую ящерицу. В старом саду, где много тени, хорошо думалось. А Кампанелле было о чем подумать. Снова он ощущал себя Гераклом на распутье. Что дальше? Спокойно, неторопливо трудиться над философскими сочинениями? Что из того, что их сейчас невозможно напечатать? Он не стар. У него есть время. Он может затаиться и выждать. Не напоминать о себе. Пусть запылятся бумаги, составляющие в канцеляриях Святой Службы дело Кампанеллы. Слава богу, у него нет ни жены, ни детей, о которых нужно заботиться. Вот и обернулось благом его одиночество. Одному много ли надо? Мельницы господа мелют медленно, но они мелют. Перемены должны наступить! Как эта томительная жара, эта долгая пора без дождей рано или поздно разразится грозой, засверкают грозные молнии, загрохочет гром, хлынет на землю благодатный ливень, свежестью повеет в воздухе, так и в мире неизбежно, неотвратимо что-то должно произойти. Дальше такое неустройство, такое господство зла продолжаться не может. А он, значит, будет, затаившись в тиши, ждать перемен? Он, кому судьбой предназначено быть их провозвестником, служить им, служить словом и мыслью, делом? Ищите и обрящете, стучите и отворится! Он не хотел ждать. Он хотел искать. Он будет стучать в затворенные двери, ведущие к счастью людей. И вышибет их, если они не отворятся. Надобно найти людей, с ним согласных. Затворенные двери придется вышибать, как крепостные ворота, тараном. Двум рукам тарана не поднять, не удержать, не раскачать. Рук должно быть много.
Кампанелла очнулся от своих мыслей, увидев, что к нему подходит высокий немолодой доминиканец. Огромное тело, большие руки, широкая походка — все знакомо ему в этом монахе. Господи, это же Дионисий! Только стал еще более могучим. Теперь Кампанелла понял, кого тот напомнил ему при первом знакомстве. Апостола Петра, каким он изображен на одной алтарной картине, виденной во время его первого странствия с наставником. Великая радость! Он и не чаял снова когда-нибудь встретить Дионисия!
Бывают друзья, расставание с которыми обрывает все нити, не всегда удается связать их и не всегда хочется связывать. Но есть иные друзья. С ними и после долгой разлуки начинаешь беседу так, будто она не прерывалась. За годы, что они не виделись, Кампанелла побывал во множестве городов и деревень, сменил много монастырей и тюрем. Дионисий все это время провел в Калабрии в одном и том же монастыре. Но они заговорили легко, свободно, хорошо понимая друг друга. А как могло быть иначе?
Они разные, эти два калабрийца, два питомца доминиканского ордена. Философские учения никогда особенно не занимали Дионисия. Зато он знал сотни историй о здешних делах, о враждующих родах, о способах, какими суды грабят тяжущихся, об уловках, какими пользуются сильные, чтобы обойти закон, мог с презрением перечислить всех итальянских дворян, что выслуживаются перед испанцами, и с любовью говорил о тех, кто ненавидит чужеземцев. Они разные, эти два калабрийца, но боль за родной край — их общая боль.
Неужели нет силы, способной возродить вначале Калабрию, а потом всю Италию?