Кампанелла, ты увлекся! Уж не собираешься ли ты, изгнав испанцев, начать сразу строить этот прекрасный город, где все будет новое — дома, площади, люди, обычаи? Где ты возьмешь на это средства, когда кругом горькая нищета и нужно думать не о новом городе, а о дырах в крышах и стенах разваливающихся домов, где живут те, кто пошел за тобой? И что ты будешь делать со всеми маленькими, бедными городами и селениями, со всеми Стило, Катанзаро, Джираче, Никастро — всех и не перечислишь? Пожалуй, жители не согласятся бросать родное гнездо ради Города Солнца. Оно им дорого — с кривыми улочками, с облупленными стенами, с пересыхающими в жару фонтанами. Они хотели бы жить получше здесь, а не переселяться в придуманный тобой город, который неведомо когда будет построен. Это не они говорят. Это Кампанелла говорит сам себе. Он хорошо знает своих калабрийцев. Лучше синица в руках, чем журавль в небе, считают они. И правы по-своему. Этот город, с его воротами, храмами, галереями, аркадами, просторными домами, — мечта. Ему хотелось бы такой построить, но он знает, сколь это трудно. Быть может, недостижимо при их жизни и будет завещано потомкам. Сейчас надо думать о том, какую жизнь создавать в тех городах, что уже построены. Кампанелла все обдумал. Люди должны отрешиться от себялюбия и заменить его любовью к общине. Все в их жизни должно быть проникнуто дружбой — в пору военной опасности, во время болезни, при соревновании в науках. Они будут почитать за знатнейших тех, кто изучил больше искусств и ремесел и применяет их с наибольшим знанием. Самыми гнусными пороками в их глазах станут гордость, надменность и чванство. И никто не станет считать для себя унизительным прислуживать другим за столом или на кухне, ходить за больными. Всякое необходимое для общего блага дело будут они почитать полезным. Обязанностей у них много, но они так распределены, что каждому приходится работать не больше четырех часов в день; остальное время проходит в приятных занятиях науками, в собеседованиях, чтении, прогулках, развитии умственных и телесных способностей, и все, что делается, делается радостно…
Когда Кампанелла говорил о будущем, лицо его, в последнее время напряженно-сосредоточенное, угрюмое, тревожное, менялось. На него падал солнечный свет прекрасных видений, и какой бы обычай будущей жизни он ни описывал, он непременно говорил: работать, заниматься науками, беседовать с друзьями, развивать ум и тело — все будет радостью. Не тягостные обеты, не угрюмые запрещения будут определять жизнь, а радость. Радость, озаряющая мир, как Солнце.
Шли дни, а вестей от Мавриция все не было. Не так-то просто связаться с турками, убедить их, что заговорщики — сила, что они действительно могут рассчитывать на победу над испанцами, что их обещания чего-то стоят. Мавриций не сказал друзьям, где и как предполагал встретиться с теми, кто мог передать его предложения Синан-паше. Обдумывая все, что нужно для успеха их замысла, они решили: каждый будет знать только то, что ему необходимо. То, чего человек не знает, у него не вырвет никакая пытка, проговорил Мавриций.
Они сидели на каменной террасе полуразрушенного дома. Терраса была увита диким виноградом. Его листва даже в жаркий полдень давала тень. День казался дремотным и мирным. Но от слов о пытке повеяло ледяным ветром. Думая о том, что сделать для победы восстания, они забывали возможность поражения. Мавриций напомнил о нем. Наступило тягостное молчание. Кампанелла лучше своих друзей представлял, что ждет их, если восстание разгромят. Перенесенное им в Замке Святого Ангела ничтожно в сравнении с этим. А ведь он о тех унижениях и пытках, которые испытал, не рассказывал друзьям. Зачем отягощать их души?
Вот и сейчас Кампанелла заговорил о другом. Он указал на тонкие деревца, пробивавшиеся между каменными плитами террасы.
— В невидимую щель между камнями упало крошечное семя. Камень тверд. Он сдавливал семя и противостоял ему. Но семя проросло, росток пробился… Росток не спрашивал себя, могу ли я одолеть камень, не задохнусь ли в его жестоких объятиях. Его звало солнце, его поил дождь, и он рос. Прошли годы — всесильная каменная кладка поддалась. И вот уже корни рвут ее, деревцо растет, трещины побежали по камню. В них снова набивается земляная пыль, снова падает крошечное семя. Натиск слабых ростков все сильнее… — Кампанелла помолчал, а потом спросил: — Почему малое семя побеждает большую каменную плиту? Потому что право! Оно создано для того, чтобы расти, и оно растет. И ничто его не удержит.