Я советовал бы английским вельможам непременно сажать за свой стол такого человека. От частого упражнения он быстро поднаторел бы в этом искусстве и со временем без особых хлопот угождал бы своему патрону и сделал бы излишними топорные комплименты неумелых льстецов. Я убежден, что мое предложение придется по вкусу здешним церковнослужителям: ведь кое-кого из них оно обеспечит местечком. И, разумеется, судя по последним их проповедям, многие духовные лица уже вполне подготовлены к тому, чтобы занять эту должность.
Но самым важным я считаю свой последний прожект. Наша соседка российская императрица учредила, как ты, верно, помнишь, женский рыцарский орден. Не отстала от нее австрийская императрица, а у китайцев он существует с незапамятных времен {2}. Дивлюсь, как англичане от всех отстали. Когда я размышляю о том, каких людей возводят здесь в рыцарское достоинство, то недоумеваю, отчего англичане обходят этой честью женщин. Они возводят в рыцари сыроваров и кондитеров {3}; а почему бы не удостоить этого заодно и их жен? Они возлагают на торговцев свечами рыцарские обязанности; так почему бы не облекать ими и их жен? Галантерейщики присягают, как положено рыцарям: "Никогда не покидать поля боя, поддерживать и защищать честь благородного рыцарского сословия добрым конем, сбруей и доспехами". Галантерейщики приносят такую клятву; почему бы не приносить ее их женам? Я совершенно убежден, что их жены разбираются в баталиях и рукопашных намного лучше своих мужей, а что до рыцарского коня и доспехов, так оба знают лишь сбрую на лошади, запряженной в коляску. Нет, мой друг, чем возводить в рыцарское достоинство мужей, я с большей охотой сделал бы рыцарями их жен. Не следует, однако, смущать покой страны этим новшеством. Достаточно воспользоваться названием и девизом какого-нибудь старинного, ныне забытого ордена и предоставить дамам право выбора. В Германии, например, есть орден Дракона, в Шотландии - орден Руты, во Франции - Дикобраза и т. п. Названия эти звучат благородно и вполне приличествуют женскому ордену.
Прощай!
Письмо CXI
[О религиозных сектах в Англии, в частности, о методизме.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Религиозных сект в Англии во много раз больше, чем в Китае. Здесь любой человек, у которого есть желание и возможность нанять помещение для молитвенных собраний, может стать основателем секты и торговать новой верой {1}. Те, кто продают последнюю новинку, предлагают чрезвычайно выгодные сделки, суля своим последователям за весьма малые деньги весьма большую уверенность в грядущем спасении.
Их лавки недурно посещаются, а клиентура день ото дня растет, так как все, разумеется, хотят попасть в рай, не тратясь много.
Не подумай, однако, будто эта новая секта отличается своими взглядами от официальной религии. Было время, когда расхождения во взглядах и впрямь разделяли сектантов и подчас сводили инаковерующих на поле боя. Распри возникали тогда из-за белых одежд, черных мантий, шляп с полями и поперечных прорезей карманов, и у людей были хоть какие-то основания для вражды, они знали, что защищают. Теперь же англичане настолько исхитрились в делах веротворчества, что основали новую секту, не имея никаких новых взглядов. Они враждуют из-за принципов, которые обе стороны в равной мере отстаивают; обе стороны ненавидят друг друга, и в этом заключается их единственное различие.
Но хотя они и придерживаются одинаковых взглядов, поведение их кое-чем отличается. Исповедующие официальную религию смеются, когда им весело, а если и стонут, то лишь от страха или боли. Последователи же новой секты, напротив, рыдают ради собственного удовольствия и не признают иной музыки, кроме хоровых вздохов и стонов или мелодий, подражающих стенаниям. Они ненавидят смех. Влюбленные объясняются друг с другом стихами из Плача Иеремии {2}, жених приближается к брачному ложу с погребальной торжественностью, а невеста выглядит мрачнее, чем лавка гробовщика. Танцы, по их мнению, прямой путь в дьявольские сети, и они скорее предпочтут забавляться хвостом гремучей змеи, чем возьмут в руки игральные кости, даже ради шутки.
Ты, конечно, понял, что я описываю секту фанатиков, и уже сравнил ее с восточными факирами, браминами и талапойнами {3}. Ты знаешь, что из поколения в поколение многие члены этих сект никогда не улыбаются и добровольное мученичество - вот единственное достоинство, которым они могут похвастать. Фанатизм всюду приводит к одному и тому же: терзают ли плоть факира булавками или держат брамина в темнице, кишащей крысами, простирают талапойнов ниц или налагают суровую эпитимию на сектанта - фанатики, отвернувшиеся от света разума, всегда угрюмы; страх их зависит от глубины их невежества, так как людей, блуждающих в потемках, постоянно гнетут дурные предчувствия.
И все же есть более веская причина, побуждающая фанатика ненавидеть смех: он сам нередко становится мишенью насмешек. Примечательно, что проповедники ложных доктрин терпеть не могут веселья и, сея всюду семена лжи, призывают к серьезности. Так, например, китайского идола Фо никогда не изображали смеющимся, глава браминов Заратустра смеялся, говорят, дважды: появившись на свет и покидая его. Даже Магомет, хотя и любил радости плоти, был заклятым врагом веселья. Когда однажды он рассказывал своим последователям, что в день воскресения из мертвых все предстанут нагими, его любимая жена заметила, что такое сборище будет нескромным и неприличным. "Глупая женщина, - вскричал мрачный пророк, - хотя все до единого и будут наги, в этот день им будет не до смеха!" {4} Люди, подобные Магомету, ненавидят смех, ибо видят в нем самого грозного врага, и предписывают нам серьезность, желая скрыть собственное ничтожество.
Смех всегда был самым могущественным врагом фанатизма и, в сущности говоря, это единственный противник, который может с успехом ему противостоять. Преследуя любую секту, лишь укрепляют ее. Под топором палача она обретает большую силу и, подобно некоторым живучим насекомым, только множится, если резать ее на куски. Доводами разума тоже одолеть фанатизм невозможно: вместо прямого сопротивления он уклоняется от натиска и укрывается за тонкостями и чувствами, которые нельзя ни понять, ни объяснить. Человек, пытающийся разубедить фанатика, может с равным успехом растирать пальцем ртуть. Посему единственное оружие против фанатика - это презрение. Пытки, костер и схоластические споры лишь облагораживают гонимую идею. Но сокрушить гордыню фанатика не удается, и лишь презрение ранит его смертельно. Охотники узнают уязвимые места дичи по тому, как животное их оберегает. Точно так же слабость фанатика обнаруживается в том, с каким тщанием он старается настроить своих приверженцев на серьезный лад и оградиться от могучей силы смеха.