Первыми явились красавицы Китая. Никто из посланниц других стран не мог соперничать с ними скромностью вида, одежды и манер. Они не поднимали глаз от земли; платье из прекраснейшего шелка скрывало руки, грудь и шею, и только лица оставались открытыми. Они не позволяли себе ни одного взгляда, который мог бы показаться кокетливым, и живость была чужда их красоте. Однако их черные зубы и выщипанные брови пришлись Гению любви не по вкусу, а когда он увидел их крохотные ножки, то и вовсе отверг их приглашения.
За ними последовали черкешенки. Они приближались, держась за руки, распевая чрезвычайно нескромную песню и обольстительно приплясывая. Их одежды не скрывали их прелестей, так что шея, левая грудь, руки и ноги были обнажены, но уже мгновение спустя стало очевидно, что зрелище это скорее пресыщает взор, нежели воспламеняет желание. На их лицах точно спорили розы и лилии, а сладостная томность, дремавшая в очах, придавала им неотразимое дурманящее очарование. Но прелести эти скорее навязывались, нежели предлагались влюбленным. Казалось, красавицы сами сулят поклонение, а не ожидают его. И Гений любви прогнал их, как недостойных его внимания, - ведь они изменили законам любви: из уловляемых превратились в уловительниц.
Затем предстали очаровательные посланницы королевства Кашмир. Этот блаженный край как будто самой природой был предназначен для бога любви. Тенистые горы защищали страну от лучей жгучего солнца, а ветры с моря поили свежестью воздух. Золотистые лица посланниц казались почти прозрачными, а на щеках как будто рдели алые тюльпаны. Ни один ваятель не мог бы передать изящество их черт и гибкость стана, а зубы их были белее слоновой кости. И бог уже почти склонялся к тому, чтобы поселиться в их стране, но тут, к несчастью, одна из этих дев заговорила об учреждении его сераля.
Далеко не последними в этом шествии были нагие обитательницы Южной Америки; по общему признанию, прелести их превосходили все, что может нарисовать самое пылкое воображение, и ясно доказывали, что красота бывает совершенной и при смуглой коже. Но бедняжки не получили никакого воспитания и потому совсем не умели пользоваться своими чарами; они были отвергнуты, так как обещали лишь плотские наслаждения, но не духовные. Таким же образом были отклонены домогательства посланниц других королевств: черных красавиц Бенина, темнокожих дочерей Борнео и женщин из Виды с их татуированными лицами, безобразных дев из страны кафров, приземистых барышень Лапландии и исполинских красоток из Патагонии.
Но вот появились, наконец, европейские красавицы. Их поступь казалась воплощением изящества, а глаза выражали тончайшую чувствительность. По мере того, как они приближались, росло всеобщее убеждение, что они восторжествуют над соперницами, а Гений глядел на них с особенным вниманием и приязнью. С необычайной скромностью стали они говорить о своих правах, но, к несчастью, их представительнице случилось обмолвиться такими выражениями, как "дом в городе", "дарственная на недвижимое имущество" и "деньги на булавки". Эти на первый взгляд безобидные слова мгновенно привели к самым неожиданным последствиям: вне себя от ярости Гений покинул их круг. Взмахнув крылами, он взлетел над землей и воспарил к тем эфирным пределам, откуда некогда явился.
Присутствующие онемели от изумления. Теперь они ясно поняли, что могуществу женщин отныне пришел конец, ибо их покинула Любовь. Некоторое время они предавались безысходному отчаянию, пока одна из них не предложила средство для сохранения могущества женщин: надо воздвигнуть идола взамен исчезнувшего бога, и пусть обитательницы каждой страны украсят его по своему вкусу. Предложение это вызвало всеобщее одобрение. Так, из причудливых даров красавиц разных стран и был сотворен идол, нисколько, впрочем, не напоминавший истинного бога. Китаянки снабдили чудище крыльями, кашмирки украсили рогами, девственницы из Конго прикрепили ему хвост, а европейские дамы вложили в руку кошелек. С тех пор все любовные клятвы, обращенные к богу, на самом деле приносятся идолу, но, как и в прочих лживых религиях, чем холоднее сердце, тем громче клятвы. Прощай!
Письмо CXV
[О пагубности чрезмерно высокого мнения о человеческой природе.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Люди всегда склонны были хвалить человеческую природу и с особенной охотой рассуждали о человеческом достоинстве. О нем разглагольствовали с уверенностью, свойственной обычно тем, кто заранее убежден в благосклонности слушателей, и победы одерживались оттого, что не было инакомыслящих. И все же, если основываться на наблюденном или прочитанном, люди чаще заблуждаются в тех случаях, когда чересчур высоко мнят о собственной природе, а не когда презирают ее. Стараясь всячески преувеличить свою изначальную роль в мироздании, они умаляют свое истинное значение в обществе.
Самые невежественные народы всегда были о себе самого высокого мнения. Они полагают, что божество особенно печется об их славе и благополучии, помогает в сражениях и говорит устами их наставников; их колдуны находятся в самых тесных сношениях с небом, а их героев хранит не только стража, но и ангелы. Когда португальцы впервые появились среди невежественных обитателей африканского побережья, дикари готовы были признать, что чужеземцы искуснее их в мореплавании и в военном деле, и все же пришельцы казались им лишь полезными слугами, посланными змеей, покровительницей племени, для того, чтобы одарить народ предметами роскоши, без которых он мог бы обойтись. И хотя эти дикари допускали, что португальцы богаче их, но ни в коем случае не хотели признать, что король чужеземцев может быть равен их Тоттимонделему, на шее которого красовалось ожерелье из ракушек, а на ногах браслеты из слоновой кости.
Если ты спросишь у дикаря об истории его страны и предков, то непременно услышишь, что их воины могли одолеть целое войско, а мудрецы обладали удивительными познаниями. Человеческая природа для него - неведомый край, и он приписывает ей возможность самых невероятных свершений, так как понятия не имеет о ее пределах. Все, что способно нарисовать воображение, дикарь считает возможным, а коль скоро это возможно, то, следовательно, по его мнению, должно было произойти. Он никогда не измеряет действия и способности других своими собственными способностями и не оценивает чужое величие собственным бессилием. Он вполне довольствуется убеждением, что живет в стране, где происходили невиданные события, свято веруя, что воображаемое могущество других бросает свой отблеск и на него. Так он мало-помалу утрачивает сознание своей ничтожности, заменяя его смутными представлениями о сверхъестественных способностях человечества, и охотно готов уверовать в чудодейственную силу разных шарлатанов, так как не может проверить, соответствуют ли их слова делам.