Прощай.
Письмо XXIV
[Осмеяние лекарей-шарлатанов и их снадобий.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фдм Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Как бы ни были велики достижения англичан в других науках, они, по-видимому, более всего преуспели в искусстве врачевания. Едва ли найдется на свете болезнь, от которой у них не было бы самого верного лекарства. Магистры прочих искусств сетуют на неисчислимые загадки бытия, ничего определенно не утверждают и все решают с оговорками, и только английская медицина не знает сомнений. Напротив, здешние эскулапы предпочитают особо трудные случаи. Будь недуг самым страшным и не оставляющим надежд, на каждой улице сыщется немало врачей, которые, назначив особую пилюлю для каждого пораженного органа, поручатся за верное исцеление, которое не потребует времени, не уложит в постель и не помешает пациенту вести дела.
Когда я размышляю над тем, сколько усердия требуется от врачей, я поражаюсь их добросердечию. Ведь они не только уступают лекарства за полцены, но красноречиво увещевают больных прийти к ним и вылечиться! Право же, английские пациенты просто упрямые ослы, раз они не желают приобрести цветущее здоровье на столь легких условиях. Неужели они гордятся тем, что их раздуло от водянки? Или им нравятся жар и холод, в которые их бросает лихорадка? Или они получают такое же удовольствие от самой подагры, как и от приобретения ее? Вероятно, так оно и есть, иначе они поспешили бы прибегнуть к помощи тех, кто берется, не медля, исцелить их недуги. Что может быть убедительнее посулов здешних лекарей? Сначала врач просит почтеннейшую публику внимательно выслушать его, потом клятвенно заверяет, что еще не было такого случая, чтобы его пилюли не оказали бы самого благодетельного действия, и предъявляет список тех, кого они спасли от верной смерти. И, тем не менее, здесь то и дело встречаешь людей, которым нравится болеть! Да что там болеть! Здесь есть даже такие, которым нравится умирать! Да, да, клянусь головой. Конфуция, они умирают! А, между тем, на любом углу они могли бы за полкроны купить спасительное средство!
Меня поражает, дорогой Фум Хоум, что эти врачи, прекрасно знающие, с какими упрямцами им приходится иметь дело, еще до сих пор не попробовали оживлять покойников. Если живые отвергают их снадобья, то почему бы им не приняться за мертвецов, в которых они вряд ли найдут столь оскорбительное упорство. Ведь покойники - это самые покладистые пациенты. И какой благодарностью отплатил бы врачам наследник, которому воскресили родителя, или вдова, которой вернули усопшего супруга!
Не подумай, друг мой, что такая попытка была бы химерической; они уже давно творят исцеления не менее дивные. Разве не удивительно, что старец превращается в юношу, а немощный калека обретает силу и здоровье? А ведь это происходит каждый божий день, и чудо творит обыкновенный порошок, причем дело обходится без столь сложных процедур, как те, когда больного варят в кипящем котле или перемалывают в мельнице.
Среди здешних врачей мало кто изучал медицину обычным способом, большинство постигает ее в один миг, по наитию свыше. На некоторых оно нисходит еще в материнской утробе, и, что поистине замечательно, в шесть лет они знают все тонкости своей профессии так же, как в шестьдесят. Другие же значительную часть жизни даже не подозревают о скрытом в них даре, пока банкротство или пребывание в тюрьме не пробуждает его во всей силе. Есть среди них и такие, которые обязаны успехом лишь своему беспредельному невежеству. Ведь чем невежественнее лекарь, тем менее можно его заподозрить в обмане. Как и у нас на Востоке, здесь полагают, что только круглый дурак может выдавать себя за колдуна или врачевателя.
Когда посылают за таким лекарем по наитию, он никогда не докучает больному осмотром и задает два-три вопроса лишь приличия ради, ибо любой недуг распознает озарением. От любой болезни он прописывает ему пилюли или капли и так же мало беседует со своим пациентом, как коновал, пользующий лошадь. Если больной остается в живых, лекарь включает его в список исцеленных, а если умирает, о его болезни можно с полным основанием сказать, что поскольку ее не удалось излечить, значит она была неизлечима.
Письмо XXV
[О естественном возвышении и упадке государств, подтверждаемом историей
королевства Ляо.]
Лянь Чи Альтанчжи - к ***, амстердамскому купцу.
На днях я оказался в обществе некоего политика, который горько сокрушался о бедственном положении Англии и уверял меня, что государство оказалось на ложной стезе, так что даже человек с такими способностями, как у него, вряд ли сумел бы исправить дело.
- Зачем нам понадобились эти войны на континенте? - вопрошал он. - Мы народ торговый, нам должно развивать коммерцию по примеру наших соседей голландцев. Наше дело увеличивать торговлю, повсюду основывая новые колонии. Сила нации в богатстве. А что до прочего, то нам достаточно защиты флота.
Мои слабые доводы были бессильны переубедить человека, который почитает себя достаточно мудрым, чтобы возглавлять кабинет министров, и все же мне казалось, что я вижу истинное положение вещей, поскольку сужу о нем беспристрастно. А посему я не стал его урезонивать, а попросил позволения рассказать небольшую историю. В ответ он улыбнулся снисходительно и иронически, я же поведал ему _ИСТОРИЮ ВОЗВЫШЕНИЯ И УПАДКА КОРОЛЕВСТВА ЛЯО_ {1}.
На севере Китая, там, где великая стена, разветвляясь, опоясывает целую область, была расположена плодородная провинция Ляо, жители которой наслаждались свободой и полной независимостью. Поскольку стена со всех сторон надежно защищала их землю, они не опасались нежданного вторжения татар, и каждый, владея некоторой собственностью, ревновал о защите отечества.
Но безопасность и богатство в любой стране естественно рождают любовь к наслаждениям. Удовлетворив нужды, мы хлопочем об удобствах, а получив их, жаждем всевозможных удовольствий; когда же любая прихоть исполнима, в человеке пробуждается честолюбие и ставит перед ним новые цели. Словом, жители страны, еще недавно пребывавшие в первобытной простоте, помышляли теперь о более тонких нравах, - а, вкусив их, устремились к изысканности. Тогда же оказалось, что для блага страны следует разделить жителей на сословия. Прежде каждый гражданин возделывал землю или занимался ремеслом, а при необходимости шел в солдаты. Теперь этот старинный обычай упразднили, придя к заключению, что человек, с детства приученный к одному роду занятий, мирному или военному, лучше преуспевает в избранном деле. И вот жители страны отныне разделились на два сословия: ремесленников и солдат. Первые способствовали благоденствию государства, вторые оберегали его безопасность.