И все-таки англичане отстают от нас в этом пленительном искусстве, их садоводы покамест не достигли умения сочетать красоту с наставлением в мудрости. Европеец вряд ли поймет меня, когда я скажу, что в Китае планировка почти каждого сада таит в себе высокое поучение, и человека, прогуливающегося под сенью дерев, учат мудрости, приобщая его к какой-нибудь возвышенной истине или к тонкой мысли, заключенным в том, как расположены купы дерев, ручьи и гроты. Позвольте мне пояснить свое суждение примером моего собственного сада в Куамси. Мое сердце все еще радостно влечется к этим картинам минувшего счастья, и на чужбине я нахожу усладу в том, что воскрешаю их хотя бы в воображении.
От дома вы шли по аллее, столь густо обсаженной деревьями, что взор не проникал за их стволы, тогда как по сторонам аллеи его ласкали прекрасные произведения из фарфора, картины и статуи {1}. Затем вы достигали цветущей лужайки, окруженной скалами, деревьями и кустами, причем все они располагались столь естественно и свободно, точно были сотворены самой Природой. На лужайке справа и слева от себя вы видели расположенные друг против друга ворота, различные и строением и украшениями, прямо же перед вами возвышался храм, отмеченный изяществом, а не показным великолепием.
Ворота справа отличались крайней простотой или даже неказистостью: колонны обвивал плющ, их осенял сумрачный кипарис, а камни казались источенными безжалостным временем. Два мраморных стража с поднятыми палицами охраняли эти ворота, возле которых угнездились ужасные драконы и змеи, устрашая приближающегося путника, открывавшийся же за воротами вид казался в высшей степени унылым и неприветливым, и только надпись на воротах Pervia Virtuti {Легко проходимый для добродетели (лат.).} могла бы привлечь его.
Совсем иначе выглядели вторые ворота, легкие и изящные, манящие к себе. Цветочные гирлянды обвивали колонны, все отличалось тщательной и совершенной отделкой, и камень блестел так, будто его только что отполировали; нимфы в самых соблазнительных позах, изваянные искусной рукой, звали путника подойти поближе, а за воротами, насколько было видно, все казалдсь приветливым, изобильным и способным доставить бесконечное наслаждение. Да и сама надпись на воротах усугубляла эту заманчивость, поскольку наверху были начертаны слова Facilis descensus {Легкий спуск (лат.) {2}.}.
Теперь, я полагаю, вы и сами догадываетесь, что неприветливые ворота по замыслу изображали дорогу к Добродетели, а противоположные - куда более приятную стезю, ведущую к Пороку. Естественно предположить, что посетителя неизменно соблазнял путь через те ворота, что обещали ему столько утех. В таких случаях я всегда позволял ему самому сделать выбор и почти всякий раз оказывался свидетелем того, как гость сворачивал налево и устремлялся к воротам, сулившим больше радостей.
Сразу же за воротами Порока деревья и цветы расположены были таким образом, что производили самое выгодное впечатление, но по мере того, как гость шел дальше, он постепенно замечал, что сад принимает все более одичалый вид, пейзаж мрачнеет, дорожки петляют, он спускается все ниже, над головой нависают грозные скалы; угрюмые пещеры, неожиданно разверзшиеся пропасти, устрашающие развалины, груды непогребенных костей, свирепый рев незримого водопада - вот чем сменился ландшафт, еще недавно радовавший глаз. И тщетно пытался он вернуться обратно, ибо лабиринт был слишком запутан и никто, кроме меня, не умел найти выход. Когда же становилось ясно, что гость в должной мере напуган увиденным и понял опрометчивость своего выбора, я выводил его обратно через потайной ход к тому месту, где он сделал первый неверный шаг.
На сей раз путник оказывался перед сумрачными воротами, и, хотя их вид ничем его не привлекал, все же, ободряемый надписью, он обычно устремлялся к ним. Темный вход, грозные фигуры стражей, которые как бы преграждали ему дорогу, погребальные кипарисы и плющи - поначалу все исполняло его трепетом. Однако, пройдя немного дальше, он замечал, что местность хорошеет и светлеет на глазах; красивые водопады, ковры цветов, деревья, отягченные плодами или цветами, прозрачные ручьи преобразили все вокруг. Затем он замечал, что поднимается все выше, что пейзаж становится все прекраснее, что вид перед ним открывается все шире и даже самый воздух как бы обретает особую свежесть. И тогда обрадованного и упоенного этой внезапно открывшейся ему красотой я вел гостя в зеленую беседку, откуда он мог обозреть весь сад и всю долину окрест и где он убеждался, что стезя Добродетели ведет к Счастью.
Прочитав это описание, вы, пожалуй, вообразите, что для устроения подобного сада потребуется громадный участок, но уверяю вас, в Англии я видел парки, которые превышали его размером в десять раз, но не обладали и половиной его прелести.
Утонченному вкусу достаточно и клочка земли, большие пространства нужны тому, кто хочет поразить великолепием. Самое малое место в руках опытного садовода может стать воплощением изящной аллегории и обогатить наш разум полезными и необходимыми истинами.
Прощайте.
Письмо XXXII
[Вырождение некоторых английских знатных семейств. Грибное пиршество у
татар.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
На днях, когда мы с моим приятелем гуляли за городом, мимо промчалась карета, запряженная шестеркой лошадей, в которой сидел вельможа с голубой лентой через плечо. Его сопровождала многочисленная свита из офицеров, лакеев и экипажей с дамами. Когда мы отряхнули пыль, поднятую этой кавалькадой, и могли продолжать нашу беседу без опасений задохнуться, я заметил моему спутнику, что столь пышная свита и экипажи, на которые он смотрел с таким презрением, вызвали бы в Китае самое великое почтение, ибо у нас они всегда свидетельствуют о великих заслугах, и пышность мандарина указывает, в какой мере он превосходит соотечественников добродетелью и талантами.
- Вельможа, только что проехавший мимо нас, - ответил мой спутник, - не имеет никаких собственных заслуг. Ни талантами и добродетелями он никакими не обладает. С него довольно, что ими обладал его предок лет двести назад. Да, было время, когда род его по праву носил свой знатный титул, но с тех пор он утратил былые достоинства, вот уже свыше ста лет предки этого господина занимаются улучшением породы своих собак и лошадей, а не своих отпрысков. Этот аристократ, - как ни скуден он разумом, ведет родословную от государственных мужей и полководцев, но, к несчастью, его прадедушка женился на стряпухе, а та питала слабость к конюху милорда, а потому чистота породы была несколько нарушена, и новый наследник получил от матери великую любовь к обжорству, а от отца - неистовую страсть к лошадям. Эти склонности продолжали переходить от отца к сыну и теперь стали фамильной чертой, и нынешний лорд равно знаменит своей кухней и конюшней.