Англичане народ здравомыслящий, и мне особенно странно видеть, как ими правят мнения тех, кто по своему образованию никак не годится в литературные судьи. Люди, выросшие в роскоши, видят жизнь только с одной стороны и, конечно, не могут судить о человеческой природе. Да, они способны описать церемонию, празднество или бал, но это люди, воспитанные среди мертвящего этикета, привыкшие видеть вокруг лишь почтительные улыбочки. Как они могут притязать на знание человеческого сердца! Мало кто из английских аристократов прошел лучшую из школ - школу нужды; впрочем, еще меньше найдется таких, кто вообще учился в школе.
Казалось бы, и бездельник герцог, и вдовствующая герцогиня имеют не больше права притязать на истинный вкус, чем менее знатная публика, однако все, что им вздумается сочинить или расхвалить, немедленно объявляется верхом совершенства. Вельможе достаточно взять перо, чернила, бумагу, накропать три объемистых тома и поставить на титульном листе свое имя. Будь его сочинение омерзительнее списка его доходов, все равно имя и титул автора придают блеск его трудам, так как титула вполне достаточно, чтобы заменить вкус, воображение и талант.
Посему не успеет книга выйти, как начинают спрашивать, кто ее автор? Есть ли у него выезд? Где находится поместье? Какой стол он держит? Если же автор беден и все эти вопросы не получают удовлетворительного ответа, тогда и он сам, и его книги тотчас предаются забвению, и бедняга слишком поздно понимает, что тот, кто вскормлен на черепаховом супе, стоит на более верном пути к славе, нежели те, кто питался Туллием {1}.
Напрасно горемыка, презрительна отвергнутый модой, уверяет, что он учился во всех странах Европы {2}, где только можно было почерпнуть знания, что он не щадил сил, стремясь постичь Природу и себя. Его книги могут доставлять удовольствие, и все-таки ему откажут в праве на славу; с ним обходятся, как со скрипачом, игрой которого хотя и наслаждаются, но на похвалу скупятся, затем что он кормится музыкой, тогда как джентльмен-любитель, как несносно он ни пиликай, приведет слушателей в восторг. Впрочем, скрипач может утешиться мыслью, что хотя все хвалы выпадают на долю его соперника, зато деньги достаются ему, но тут уж его нельзя уподобить писателю, ибо вельможа снискивает незаслуженные лавры, а настоящий писатель остается ни с чем {3}.
А потому бедняк, помогающий своим пером законам страны, должен почитать себя счастливым, если обрел не славу, а хотя бы снисходительность. И все же с ним обходятся слишком сурово, ибо чем просвещеннее страна, тем большую пользу приносит печатное слово и нужда в сочинителях возрастает соответственно с умножением числа читающих. В образованном обществе даже нищий, сеющий добродетель печатным словом, много полезнее сорока тупоголовых браминов, бонз или гербадов {4}, как бы громко, часто и долго они ни проповедовали. И этот нищий, наделенный способностью воспитывать праздный ум и поучать развлечением, несравненно более нужен просвещенному обществу, чем двадцать кардиналов во всем их пурпуре и блеске схоластической мишуры.
Письмо LVIII
[Описание объездной трапезы у епископа.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Господин в черном не упускает случая показать мне людей, знакомство с которыми дает пищу для размышлений или удовлетворяет любопытство. Его стараниями меня недавно пригласили на _объездную трапезу_. Чтобы понять смысл этого выражения, надобно знать, что в прежние времена здесь существовал такой обычай: один раз в году старшие жрецы разъезжали по стране, дабы на месте проверять, как отправляют свои обязанности их подчиненные, пригодны ли они к должности, в надлежащем ли порядке содержатся храмы.
Хотя эти объезды приносили немалую пользу, они были сочтены слишком обременительными и по ряду причин в высшей мере неудобными. Так как старшие жрецы должны неотлучно находиться при дворе, дабы испрашивать повышение, они не в состоянии в то же время заниматься делами в деревнях, лежащих далеко в стороне от дорог, ведущих к указанному повышению {1}. А если добавить подагру, этот бич здешнего духовенства с незапамятных времен, да еще плохое вино и скверный стол, неизбежные в дороге, то и не покажется странным, что этот обычай давно упразднен. А потому ныне старший жрец, вместо того чтобы объезжать своих подчиненных, довольствуется тем, что они раз в год всем скопом являются к нему, и таким образом хлопотливая обязанность, прежде отнимавшая без малого полгода, выполняется за один день. Когда они собираются, он поочередно опрашивает каждого, достойно ли тот себя вел, довольна ли им паства, и каждый, повинный в упущении или не любимый своими прихожанами, кается во всем без утайки, за что он распекает их без всякого снисхождения.
Мысль о том, что я буду находиться в обществе философов и ученых (такими их рисовало мое воображение), доставляла мне немалое удовольствие. Я предвкушал пиршество ума наподобие тех, которые так прекрасно описали Ксенофонт {2} и Платон {3}. Я надеялся услышать там Сократов, рассуждающих о божественной любви, что же до яств и напитков, то готовил себя к разочарованию. Мне было известно, что вера христиан требует от них поста, воздержания, я видел, как умерщвляют плоть восточные жрецы, а потому готовился к пиру, где будет много мыслей и мало мяса.
Но когда мы туда пришли, я, признаться, не заметил, чтобы лица или тела собравшихся свидетельствовали об умерщвлении плоти. Однако красноту их щек я объяснил умеренностью, а тучность - сидячим образом жизни. Все вокруг свидетельствовало о приготовлении отнюдь не к философской беседе, но к обеду; собравшиеся неотрывно глядели на стол в молчаливом предвкушении, но я почел это простительным. Мудрецы, рассуждал я, не грешат торопливыми суждениями, они отверзают уста лишь по размышлении зрелом. "Молчание, говорит Конфуций, - это друг, который никогда не предаст". Вероятно, думал я, сейчас они оттачивают афоризмы или обдумывают веские соображения, дабы обогатить дух своих собратий.