Обычно в праздничные дни в Афганистане в 40-й армии было принято салютовать из всех видов оружия, но дабы не давать повода моджахедам для лишнего беспокойства, мы договорились с командиром 345-го парашютно-десантного полка подполковником П.С.Грачевым, чтобы в эту новогоднюю ночь обошлось без салютов, и он смог выполнить мою просьбу на сто процентов —“обеспечил тишину”. Как только стемнело, из кишлака Руха на бронетранспортере, где кроме нас находились механик-водитель и командир бронемашины, мы выехали и довольно быстро добрались до условленного места. Мы спешились, бронетранспортер развернулся и уехал, а мы остались вдвоем с переводчиком Максом. Пустили ракеты, как это было условлено. Вскоре услышали в тишине морозной ночи чьи-то шаги. Подошла группа вооруженных моджахедов (10–12 человек) во главе с начальником контрразведки Ахмад Шаха Таджутдином. Таджутдин спросил нас: “Может быть, немножко отдохнем?” Я сказал ему: “Нет, давайте двигаться. Дело превыше всего”. “Хорошо, — сказал Таджутдин, — но если уставать будете, говорите, будем отдыхать”. В составе этой группы мы пешком добрались до Базарака. Шли по горным тропам и перевалам ночью в общей сложности около четырех часов, минуя посты боевого охранения мятежников. Я шел рядом с Таджутдином. Несколько раз пришлось останавливаться и отдыхать. Таджутдин говорит мне: “Надо идти след в след или нога в ногу. Как я иду, так и ты за мной шагай, не надо семенить, надо идти размеренно». Приятно было, что он проявляет обо мне заботу, я ведь человек не горный, а равнинный”.
Моджахеды вели себя по отношению к нам довольно дружелюбно. В Базараке нас разместили в хорошо натопленном помещении, в доме Азмутдина. Электричества не было, но горела керосиновая лампа литров на десять, которая давала довольно яркий свет и тепло. Свет просто изумительный, но все, естественно, закрыто, и снаружи ничего не видно. Натоплено было тепло, буржуйка наша, советского производства. Когда стали раздеваться, моджахеды настороженно смотрели, думали, что под одеждой взрывчатка спрятана. Опасались, что нажмем что-нибудь, и все взлетят на воздух. Потом предложили чай. Затем принесли матрасы и свежее белье, все наше, армейское, даже с печатями. Сказали: “Пожалуйста, мушавер-саиб, пожалуйста, размещайтесь”. Легли мы около четырех часов утра. Спали в одной комнате с моджахедами. Оружия мы с собой не брали, что вызвало еще большее их расположение к нам. Как потом я узнал, Масуду докладывали о каждом нашем шаге, о каждом нашем действии.
Утром 1 января проснулись в восемь часов. Таджутдин сообщил нам, что встреча с Ахмад Шахом состоится в 10.00. Затем последовало приглашение к завтраку. Мы позавтракали вместе с моджахедами. Как гостям, за завтраком нам были оказаны традиционные почести: первыми вымыть из кувшина руки и вытереть свежим полотенцем, первыми надломить хлеб, первыми начать есть плов из общего блюда и т. д. Не скажу, что ожидание встречи не было для нас тревожным и довольно напряженным, но одновременно охватывало любопытство, ведь до нас никто из советских военнослужащих Масуда не видел, даже на фотографии. Были лишь словесные описания его портрета, характера, манеры поведения, составленные на основании рассказов афганцев, выходцев из Панджшера.
Ровно в установленное время в комнату вошли три-четыре вооруженных человека. Это были телохранители Масуда. Вскоре вслед за ними появился молодой невысокий мужчина. Он был темноволос и худощав. Ничего звериного в его облике, как это преподносилось средствами нашей пропаганды, не было. Одет он был в традиционную афганскую одежду. На его лице были сосредоточенность и открытость. Напряженность длилась всего несколько секунд. Мы не увидели “зловещее лицо непримиримого врага”. В глазах Ахмад Шаха светились добродушие и доброжелательность. Видимо, и у нас на лицах не было враждебности. После секундного замешательства мы обменялись традиционными приветствиями по афганскому обычаю. В полном объеме. Первым делом, как это принято на Востоке, Ахмад Шах поинтересовался состоянием нашего здоровья и хорошо ли мы отдохнули с дороги. Мы ответили, что все нормально, и, в свою очередь, спросили о его здоровье. “Хобасти-хайрасти, читурасти-бахайрасти, джами-джур”, — все это было произнесено, и Масуд на правах хозяина сказал: “Пожалуйста, садитесь”.
Сначала разговор начали о житейских делах, на обыденные темы, совершенно далекие от войны. Минут тридцать так поговорили.
Потом в комнате остались Ахмад Шах с одним из своих приближенных и мы с переводчиком Максом. Масуд предложил обсудить серьезные дела. Мы начали разговор с истории дружеских и традиционно добрососедских отношений между Афганистаном и Советским Союзом. Масуд с грустью сказал: “Очень жаль, что произошло вторжение советских войск в Афганистан. Руководители обеих стран допустили грубейшую ошибку, ее можно классифицировать как преступление перед афганским и советским народами”. Когда мы изложили Ахмад Шаху вопросы, поставленные в задании нашим руководством, он был несколько удивлен, что в этих предложениях не было ультиматумов, требований капитулировать или немедленно сложить оружие. Ведь до этого ему присылали жесткие требования — прекратить вооруженное сопротивление против правительства Кармаля, сложить оружие и сдаться. Ключевым же вопросом в наших предложениях было взаимное прекращение огневого противодействия в Панджшере и взаимные обязательства по созданию необходимых условий местному населению для нормальной жизнедеятельности. Особый интерес у Масуда вызвали предложения о возвращении в населенные пункты жителей уезда, которые покинули свои дома из-за боевых действий, совместном обеспечении их безопасности и оказании им всесторонней помощи в налаживании мирной жизни. Это отвечало его интересам. Масуд предложил отвести два наших батальона из Анавы и Джабаль-ус-Сираджа. Я предложил создать в Панджшере показательную зону мира.
По каждому пункту предложений шло глубокое и обстоятельное обсуждение. Это не было данью вежливости. Ахмад Шах заявил, что ультиматумы, с которыми за два года войны к нему обращались представители советской и афганской сторон, для него неприемлемы. По словам Масуда, в отношении Советского Союза и советских людей у него не было враждебности. В войну, говорил он, народы двух соседних государств втянули руководители, а война есть война. Здесь без жертв не обойтись. После войны, выражал надежду Ахмад Шах, мы останемся добрыми соседями. Однако в отношении кабульского руководства, власть которого, по его словам, в стране ограничивалась столицей и некоторыми крупными городами, он был непримиримым противником. Мы проговорили почти весь день, несколько раз выходили на свежий воздух.
На мой взгляд, в ходе беседы Ахмад Шах проявил себя серьезным и взвешенным политиком, трезво мыслящим человеком, знавшим, за что он ведет борьбу, и видевшим конечные цели своей борьбы. Именно с такими политиками нам необходимо было иметь дело. Он подчеркнул, что с уходом советских войск кабульский режим лишится будущего. Время подтвердило его правоту.
В последующем нам приходилось встречаться с Ахмад Шахом еще не раз, но эта первая встреча запомнилась навсегда.
Результатом проведенных переговоров во время этой и последующих встреч стали реальное прекращение боевых действий и установление тесного взаимодействия в вопросах поддержания условий перемирия. В Панджшер вернулись мирные жители, обстановка на трассе Саланг – Кабул стала намного спокойней. В течение 1983 года и до апреля 1984 года в Панджшере боевые действия не велись.
Однако такое положение не устраивало партийных функционеров НДПА, которые настаивали на проведении боевых действий в этом районе и постоянно подталкивали к этому советское руководство. В связи с этим перемирие неоднократно нарушалось по нашей вине. Например, на одной из встреч с Масудом мы беседовали с ним в доме одного из местных жителей. В это время послышался звук приближающихся вертолетов. Я сказал Масуду, что сейчас перемирие и вертолетов не надо опасаться, но он предложил на всякий случай пройти в укрытие. Едва мы это сделали, как вертолеты нанесли удар по дому, и от него осталась только половина. Масуд показал мне на развалины дома и сказал: “Интернациональная помощь в действии”. Потом добавил, что он ко мне лично никаких претензий не имеет, но верить русским очень сложно. И это было правдой, так как и в последующем военное командование еще не раз нарушало взятые на себя перед Ахмад Шахом обязательства. Наши командиры часто мудрили, пытаясь обмануть моджахедов. Ахмад Шах как-то говорил мне, что из Анавы вывели пять машин, а одновременно в Руху пришло десять бронетранспортеров. “Какой же это вывод войск”,— спрашивал он.