С Кузьмой разговаривали хоть и вежливо, но как-то натянуто, а уж чарку, как это было принято раньше, нигде не поднесли.
Во-вторых, его и в обитель-то не пустили, а глухими окольными галереями, где в ямах с торфом произрастали вкусные и сытные грибы-благуши, провели в дальнюю пещеру, о назначении которой яснее ясного говорили вмурованные в стены ржавые крюки и кольца. Впрочем, застенок этот давно не использовался по прямому назначению, а скорее выполнял роль гостиницы для иноверцев.
Здесь Кузьму дожидались несколько бородатых молодцов в рясах того покроя, под которым у светляков принято носить власяницы и вериги.
Разговор не заладился с самого начала. Вопросы задавались невпопад и не по делу. У Кузьмы даже создалось впечатление, что светляки сами не знают, чего от него хотят. Неудачей закончились и все попытки Кузьмы выяснить нынешнее положение вещей в обители Света. Своей скрытностью местный народец был известен по всему Шеолу.
Пустопорожняя трепотня, не удовлетворившая ни одну из сторон, была прервана по просьбе Кузьмы, сославшегося на усталость и голод.
Большинство светляков удалились, а единственный оставшийся, по имени Венедим, должен был впредь прислуживать гостю (и, естественно, приглядывать за ним).
— Имя у тебя больно странное, — сказал Кузьма, когда они познакомились. — Что это хоть за Венедим, в честь которого тебя назвали?
— Святой мученик, — сдержанно ответил светляк. — Пострадал за истинную веру. Отвергал идолопоклонство и по сей причине был живьем сожжен в печи.
— Жалко беднягу. — Кузьма сделал скорбное лицо. — И где только такую большую печь нашли?.. Но я тебя лучше Венькой буду звать.
— Зови, — пожал плечами светляк.
— Ну так покорми меня, Венька.
Угощение, выставленное Кузьме, по местным меркам было скудное — жбан сырой воды да миска какого-то пресного месива.
— Пост у нас, — буркнул Венедим, заметив кислую гримасу гостя. — Скоромное не употребляем.
— И правильно делаете. От скоромного сон тяжелый. Только я здесь при чем? Мы люди вольные. В еде себя ограничивать не привыкли.
— Греха не боитесь?
— Тоже мне грех — поесть от пуза! Нам ведь в пути частенько голодать приходится.
— Что с вас, безбожников, взять…
— Больно быстро ты меня в безбожники записал. Я, между прочим, тоже верующий. Только другого символа веры придерживаюсь.
— Не безбожник, так еретик. Это еще хуже.
Впрочем, теологическая дискуссия этим и закончилась. Воду Венедим заменил доброй брагой, а безвкусную размазню — комком жареных земляных червей, каждый из которых был размером с палец. Имелось, стало быть, негласное распоряжение до поры до времени удовлетворять все прихоти гостя. Этим обстоятельством нельзя было не воспользоваться в полной мере, тем более что светляки завтра могли сменить милость на гнев. У них это было в порядке вещей.
— Мне бы соснуть с дороги, — покончив с угощением, произнес Кузьма. — Притомился слегка.
— Спи, — равнодушно согласился Венедим. — Лавок хватает.
Под лавками он подразумевал грубо обтесанные каменные глыбы, от одного взгляда на которые холод пробирал по коже.
— Я не на лавке спать хочу, а на бабе, — напрямую заявил Кузьма. — Раньше у вас с этим делом очень даже просто было.
— Сразу бы и сказал… — ничуть не удивился Венедим. — А то — спать хочу! Блуд ты свой хочешь потешить.
— Тебя это нисколечко не касается.
Венедим ушел и, как это водится у светляков, отсутствовал неоправданно долго. Ничего не скажешь: неторопливого воспитания был народ. Кто о вечной жизни печется, тот спешить не любит.
Вернулся он в сопровождении Феодосьи Акудницы, занимавшей в обители Света немаловажную должность постельной свахи (семья у светляков отрицалась, а способных к деторождению мужиков и баб Феодосия сводила в пары по собственному разумению).
Была она еще не стара, но и не так чтобы очень молода, фигуру имела чрезвычайно внушительную, лицо — белое и гладкое, а нрав — ровный. Не портила ее облик даже бородавка, торчавшая на кончике носа.
Похоже было, что напасти и передряги последнего времени ничуть не затронули Феодосью. Да и неудивительно — кто кроме нее в доскональности знал все сильные и слабые стороны местных производителей обоего пола. Без ее ведома в общине не пролилось ни капли семени (рукоблудство не в счет). Своим появлением на свет дети были обязаны в первую очередь Феодосье, а уж потом — своим родителям.
Сама Феодосья, в силу своего возраста и положения, с мужиками уже не ложилась, хотя слухи по этому поводу ходили самые разные, и не только в пределах обители Света. Поговаривали даже о ее связи с игуменом, персоной для катакомбников столь же святой, как и любой из апостолов.
Завидев столь влиятельную, а главное, симпатичную ему особу, Кузьма привстал и вежливо поздоровался.
— Бог в помощь, Кузьма Индикоплав, — ответила Феодосья, отличавшаяся завидной памятью не только на лица и события, но и на многое другое. — С чем к нам пожаловал?
— К добрым людям завсегда тянет.
— А к сдобным бабам в особенности, — еле заметно улыбнулась Феодосья.
— Одно другому не мешает.
— Как сказать… Соитие не грех, если оно продолжению рода служит. Сам Господь повелел всем живым тварям плодиться и размножаться. А вот плотское вожделение — грех. Оно от сатаны идет.
— Так я ведь грешить и не собираюсь. — Кузьма напустил на себя смиренный вид. — Хочу свой род продолжить. Ну и ваш заодно.
— А какая нам от этого польза? Ты человек непоседливый, лукавый. В истинного Бога опять же не веруешь. Что, если потомство твое таким же уродится?